Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Кларисса вычитывала какой-то текст.
После встречи с космосом Таня могла уже многое. Она сделала крюк совсем маленьким и нежно кинула его в столбцы букв на экране.
Матка дернулась пульсирующей болью – и Таня поняла, что это отрывки из той самой новой книги под редакцией Аманды.
Сборник назывался «Combat Shelosophy»[30] – в него должны были войти последние достижения боевой женской мысли, зовущие к борьбе. Кларисса готовила к переводу отрывок на русском – и была чем-то сильно недовольна. Она почувствовала внимание Тани и пробормотала:
Было непонятно, узнала ее Кларисса – или просто ощутила близость другой игуаны. Но мешать ей не стоило.
Таня захотела прочесть отрывок, с которым работала подруга, и легонько сориентировала крюк. Текст сразу же стал виден:
КАПИТАЛИЗМ И ДЕБАТЫ
Мы справедливо ненавидим патриархальную архаику. Она жестока к женщине и безобразна. Но не меньшее презрение в нас должны вызывать и те якобы прогрессивные культурные декорации, под прикрытием которых разворачивается последняя фаллическая атака патриархальных элит.
Проясним этот тезис.
Капитализм, в том числе надзорно-корпоративный, основан на энергиях жадности и зависти. То же относится к его духовной культуре. Поэтому сутью любого происходящего при капитализме культурного процесса является адаптация наемного актора (т. н. «журналиста», «художника» и т. п.) к предложенной повестке дня с целью извлечения из нее максимальной материальной и символической прибыли (вспомним, что одно из значений слова «adaptation» – это «инсценировка»).
С этой целью в ход идут такие культурные жетоны как «ненависть ко злу», «благородное негодование», «сострадание к жертвам», «поддержка меньшинств», «борьба за женское равноправие» и так далее. Духовная культура надзорного капитализма точно так же основана на имитации добра, как порнография основана на имитации оргазма.
Но сегодня недостаточно просто колебаться вместе с линией партии – надо бежать на полкорпуса впереди. Лицемерие должно быть не пассивным, а активным и высокоинициативным. Это одинаково относится и к «частным» твитам, и к публичным дебатам.
Завистливая жадность культурного актора заставляет его повышать конкурентоспособность. Высокая конкурентоспособность принимает форму агрессивной адаптивности. Адаптивность проявляется как virtue signalling[31] – и, как мог бы выразиться Торстейн Веблен, conspicuous heart-bleeding[32].
Подобный модус поведения мгновенно становится обязательным для всех конкурирующих за символическую прибыль игроков в пространстве современной культуры. Таким образом возникает положительная обратная связь, превращающая любую культурную инициативу элиты в омерзительную пародию, над которой запрещено смеяться.
Публичные дебаты, таким образом, лишаются всякого смысла. В них больше нет элемента собственно «дебатов», то есть выяснения истины – они становятся просто способом предложить себя информационному рынку.
Современные медийные дебаты – это перманентный кастинг в пространстве обязательной повестки, где каждый из выступающих пытается продлить себя в будущее, демонстрируя возможным нанимателям свой служебный потенциал. Иного содержания в них нет.
И как же одиноко среди этих умных, тонких, красиво говорящих, безукоризненно одетых продавцов души!
Увы, душу в нашем веке уже не купят. Ее в лучшем случае возьмут в почасовую аренду. И здесь раскрывается наш исходный тезис о патриархально-фаллическом гнете: сосать придется всю жизнь.
Духовная культура позднего капитализма – это и есть та рана на голове апокалиптического зверя, которая не может исцелеть на самом деле, потому что язвой является весь зверь целиком. Пока власть остается в руках банков и патриархии, выхода нет и не будет.
Power to the Pussy![33]
Жизель Бунд-ХенНу да, вспомнила Таня, Жизель же философка. Непонятно было, чем недовольна Кларисса – вроде бы в отрывке все правильно и по делу: мужики сволочи, постоянно лицемерят и врут. Но Таня могла не понимать каких-то нюансов.
– Клэр, а что здесь не так? – прошептала она.
Из темноты перед ней выплыло хмурое лицо Клариссы.
– Чего ты такая злая, Клэр? – испугалась Таня. – Жизель что-то не то написала?
– Жизель, может быть, лучшая из нас, – вздохнула Кларисса. – Она самоотверженная, благородная и прямая. Но в голове у нее полная каша. И у нее беда. Большая беда. Она никогда не научится метать крюк…
Кларисса исчезла, и Таня поняла, что лучше сейчас ее не тревожить.
Сил оставалось максимум на один бросок. Таня подумала, что можно, наверное, увидеть и саму Аманду – и даже заробела от этой мысли. Но потом все же решилась.
Саму Аманду крюк не нашел. Но Таня увидела высокую и длинную каменную лестницу – вроде тех, что строили на древних американских пирамидах. На вершине этой лестницы была развернута черная ширма, и вот за ней, поняла Таня, отдыхала Аманда. Нарушать ее покой не стоило, это было ясно.
Силы Тани иссякли. Матка была выжата, как железнодорожный лимон. Теперь следовало долго отдыхать. Очень долго.
И тщательно выбирать следующую цель.
***
Силы восстановились только через неделю.
Таня поняла, что снова может метать крюк, рано утром – когда продиралась навстречу новому дню сквозь последние сны.
Уже понимая, что просыпается, она вспомнила про свою мангу и попыталась ею стать. Это удалось легко, почти без усилий: она ощутила запах утреннего моря, жар солнца, золотые блики на голубом. Она сидела в лодке. Под ногами лежал ее собственный крюк. Никаких усатых придурков в лодке теперь не было.
Таня открыла глаза и увидела свою темную спальню. За окном лютовала зима. Все было плохо. И все было хорошо. Крюк был готов к бою.
Что дальше?
Перед ее глазами возник Федя – бездушные глаза в модных очках, распахнутый синий халат, полоса белой кожи на скудных чреслах. А потом вспомнилась долгая и страшная дорога по лесу.
Вот это, поняла она. Такая большая боль, такая сильная обида, что они даже не чувствуются, потому что все остальное происходит как бы на их фоне.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
