Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Хотя бы этому дому меня не запутать. Мы практически родственники, мы понимаем друг друга без слов, и первым, кто вылетит отсюда, когда я стану судьей, будет самозванец Бесков.
Но правильнее говорить «если стану».
Из-за полуприкрытой двери мурлычет «Лили Марлен». Я жестом прошу Тимура остаться здесь.
И иду навстречу голему в одиночку.
При виде меня Бесков подскакивает со стула и, заложив одну руку за спину, учтиво подает мне вторую с приглашением на танец.
– Все повторяется, – говорю я, глядя в его прозрачно-голубые глаза. Если раньше мне казалось, что своим выбритым виском, татуировками и черной митенкой на правой руке он пытается придать себе более агрессивный вид, чем тот, что достался ему от природы, то теперь я понимаю, что в этом он честен. Только в этом и больше ни в чем.
– Жизнь вообще тяготеет к цикличности, – легко соглашается он. – День сменяется ночью, осень – зимой, сон – бодрствованием. Это не хорошо и не плохо, с этим нужно смириться… Но ведь и мы с тобой сейчас не те, что были тогда. Ты больше не тревожишь старые снимки, не удивляешься патефону и не спрашиваешь о музыке. А я не спасаю тебя от хулиганов, но все это не мешает нам танцевать, как и прежде, а может, даже лучше, ведь мы уже немного друг к другу привыкли.
От этих слов внутри меня словно разливается кипяток.
– История тоже повторяется, верно?
– История? – переспрашивает он рассеянно. – Да, конечно. – И целует меня в макушку. – Спасибо, что приехала. Даже не думал, что буду так по тебе скучать.
Что-то здесь неправильно. Что-то не так, и я лихорадочно пытаюсь понять, что именно. В комнате все на месте, даже пыль осталась нетронутой. Вся эта лирика, конечно, не из репертуара Бескова, но хорошо ли мне известен его репертуар? Или дело в запахе – он незнакомый, густой и как-то разогретый. Раскаленная горечь – вот же чушь, ведь я даже не помню, как было раньше. Еще я чувствую ободок кольца на его руке и упираюсь взглядом в наши сцепленные пальцы.
Увиденное вызывает слабость в коленях, которая тут же устремляется вверх и вниз, и вот уже я едва держусь на ногах, набитых отвратительной жгучей стекловатой: он снял перчатку. Впервые за все это чертово время он снял свою чертову перчатку, и теперь я держу за руку судью, а судья держит за руку меня.
– Ой, а чего это ты так напряглась? – говорит Бесков и нарочито округляет глаза. – Ты же чиста, как первый снег. Или нет?
Он понял. Понял, что я знаю про судью. И ломает комедию…
Наши ладони отталкиваются и расходятся.
Нет никакого уродства. Лучше бы он прятал шрам, третий глаз, шестой палец – все, что угодно, только не рейсте Чтения, который увидела я, потому что все это время Бесков читал меня, будто открытую книгу, читал и рассуждал о смене дня и ночи, и теперь я стою перед ним вроде бы в одежде, а на самом деле хуже, чем голая.
Я выдираюсь из его объятий, но он тут же ловит меня за запястье и притягивает к себе.
– Иди, – шипит он, указывая взглядом на гобелен. – Иди к нему, ты ведь за этим приехала, иди…
И я иду, пытаясь не бежать, иду, не оборачиваясь, иду и знаю, что Бесков пойдет вслед за мной, и Герман увидит нас вместе, и кивнет мне вместо того, что сделал бы, если б я была одна.
Но я не одна, и он тоже. От созерцания «Дамы с единорогом» отрываются двое – Терранова и Гиндис. Я не путаю – именно Гиндис, как бы он сам себя ни называл. При виде них мне кажется, что я напрасно паниковала. Зря летела сюда, зря отвлекла Тимура от дел, зря побеспокоила звонком этого почти незнакомого строгого юношу – у него-то все хорошо, он спокоен, уверен в себе и собран. А министерий… Ну, что министерий? Если б не он, этот постаревший игрок со смертью, да, если б не он, моя бабушка была бы жива. Жива и рядом. Знает ли он, на какую кошмарную смерть ее обрек? Знает ли, каково это – умереть еще до рождения? На руках у чужих людей? Зная, что во всем мире нет никого, кто мог бы тебе поверить? А что, если бы и нас с мамой тоже не стало?
– Предатель, – хриплю я сквозь слезы, – слабак. – Но этот жалкий звук заглушает раскатистый голос Бескова.
– Министерий Гиндис, я обвиняю вас в преступлении против нескольких поколений и приговариваю к смерти.
Терранова и Гиндис быстро переглядываются. Светловолосый мужчина с изборожденным морщинами лицом, которое я помню по старым снимкам, поспешно прячет руку во внутреннем кармане пиджака и извлекает оттуда небольшую квадратную коробочку – серебряный портсигар.
– Это какая-то ошибка, – говорит он так, словно еще не решил, пугаться ему или нет. – Да, моя фамилия Гиндис, Апостол – псевдоним, но я не собирался ничего красть. Этот холст принадлежал моему близкому другу, у меня есть бумага. Сейчас…
Все то время, что он дрожащими руками отколупывает крышечку, а затем выковыривает из портсигара многократно сложенную записку, Герман стоит рядом и кивает, будто китайский болванчик. Он не менее ошарашен, чем этот человечек. Он тоже ничего не понимает.
– Вот. – Смятая бумажка касается пальцев Бескова, но тот брезгливо кривится и не торопится ее брать. – Да вы взгляните!
Бесков расправляет записку с таким видом, словно прикоснулся к жабе, а я читаю гравировку на внутренней поверхности портсигара – в том самом месте, где и ожидала ее увидеть: «Quodcumque retro est. Домовому от Стивы». То, что прошло – прошлое.
– Вы его украли.
– Я взял свое. – Вздрогнув, последний министерий вскидывает на меня взгляд водянистых глаз, в которых отчетливо, как по вековым кольцам на срезе дерева, читается его настоящий возраст – все сто с лишним лет. – Это не повод для смертной казни.
– Я казнила бы вас безо всякого повода, Стива.
– Стива, – повторяет он и глядит на меня по-стариковски растерянно, этот вылинявший живой мертвец, неизвестно как очутившаяся здесь зашкафная моль, бледный призрак своей эпохи, о, как он глядит на меня, а я ненавижу его той жгучей ненавистью, какую испытываешь к укусившей тебя вшивой собачонке размером с твою ладонь – той ненавистью, которая называется жалость. – Да, это мое имя… Для него я всегда был Стивой… Он гордился бы, узнав, что я выжил, и вот уже столько лет запираю дом… я запираю дом, чтобы жить дальше. Мне уже больше сотни лет, но вы никогда бы не догадались, верно? Все потому, что я хожу через рейсте. На год, два, три вперед. Понемногу, чтобы никто не заметил. А впрочем, некому замечать… я остался один. Совсем один…
– Стива. – Имя словно вытягивает его кнутом. Я готова повторять его снова и снова. – Где вы были все это время? Почему не вмешались, когда безумный судья ставил страшные опыты над живыми людьми, а затем перелил свою кровь вот ему? – я тычу пальцем в Бескова и только тогда понимаю, что и он, и Терранова одинаково замерли в ожидании продолжения. – Если б вы вмешались, он не судил бы вас. Его бы вообще здесь не было.
– Вы ничего обо мне не знаете, – лепечет мужчина-старик. – Я не хотел больше вмешиваться, я тоже потерял друга, я долго не мог…
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
