Прочитав эту Записку, я вспомнил один эпизод, рассказанный мне ныне покойным отцом. По окончании Пушкинского (бывш. Царское Село) военного автотехнического училища в мае 1941 года ему, как отличнику учебы, сделали предложение служить на автобазе Кремля (в так называемом гараже Особого назначения, размещавшемся до войны в историческом здании Манежа). Спецгараж обслуживал членов высшего государственного и военного руководства СССР.
Вызвав полное недоумение начальства, отец тогда категорически отказался от столь высокого доверия и попросил направить его в один из западных военных округов, где он и встретил войну.
На мой недоуменный вопрос, почему он так поступил, отец ответил: «Я просто испугался. Внезапно заглохнувший мотор, поломка карбюратора, вообще любая техническая неисправность автотранспорта Спецгаража могли быть истолкованы как диверсия. НКВД во всем видел происки врагов. Я ведь регулярно читал газеты, где часто писали об этих самых происках. Однажды я прочитал, что автомобиль председателя Совнаркома Молотова где-то за городом, на одном из поворотов попал в кювет и едва не перевернулся. В газете сообщалось, что это была попытка покушения на жизнь товарища Молотова. Водитель, разумеется, был арестован и сознался, что является участником заговора… Я же убежден, что он, следуя на большой скорости, как и полагалось при перемещениях больших начальников, элементарно не вписался в поворот. Зачем мне все это? Потому я и отправился вместо Москвы в Харьков, а оттуда – уже прямо на фронт».
Возвращаясь к последнему сообщению французской разведки, можно напомнить, что Ежов незадолго до описываемого события был назначен руководить НКВД вместо репрессированного Ягоды. Тогда станет понятнее желание «железного наркома» доказать Сталину свою преданность и ценность столь странным, но лишь для человека с нормальной психикой, способом.
Обращает на себя внимание одно, по всей видимости, не случайное совпадение – информация французской разведки о покушении на Сталина 11 марта 1938 года и о покушении на Ежова 24 декабря 1937 года поступила от одного и того же «надежного источника» – из Финляндии. Можно предположить, что эта информация (или скорее – дезинформация) могла быть подброшена французскому «источнику» людьми Ежова из внешней разведки (или контрразведки) НКВД.
Но тогда встает закономерный вопрос – зачем, с какой целью? Ведь совершенно очевидно, что если бы неудачное покушение на Сталина 11 марта 1938 года действительно имело место, то «железный нарком» уже в тот же день был бы отстранен и репрессирован. Между тем Ежов задержался на своем посту вплоть до 25 ноября 1938 года, да и после ухода из НКВД он возглавлял Наркомат водного транспорта СССР до самого своего ареста 10 апреля 1939 года.
И все же, на мой взгляд, не следует заранее отвергать информацию о лейтенанте Данилове, тем более что названы конкретные фамилии, за которыми, возможно, стоят трагические судьбы наших соотечественников. Поэтому, прежде чем дать ответ на вынесенный в заглавие этой заметки вопрос, необходимо было бы попытаться ответить на другой вопрос: а существовали ли в действительности лейтенант Данилов и его единомышленники из тульского гарнизона?
Ответ на оба эти вопроса можно было бы найти в архивных фондах ФСБ.
P. S.
Ответ был найден лишь двадцать лет спустя. Случай свел меня в кабинете директора Института всеобщей истории РАН академика Александра Огановича Чубарьяна с доктором юридических наук, генерал-лейтенантом Василием Степановичем Христофоровым, начальником Управления регистрации и архивных фондов ФСБ.
Генерал любезно согласился прояснить интересовавшие меня вопросы. Некоторое время спустя я получил ответ, который, признаться, не стал для меня неожиданным. Тщательная проверка по фондам Центрального архива ФСБ не выявила ни одного упоминания о лейтенанте Данилове и его подельниках. Остается лишь предположить, что «надежный источник в Финляндии», по-видимому, почерпнул эту информацию из слухов, постоянно циркулировавших в кругах белой эмиграции, где часто желаемое выдавали за действительное. Вольно или невольно, но он ввел в заблуждение не только руководство французской разведки и контрразведки, но и позднейших историков.
Сибирское эхо «дела Галанскова – Гинзбурга»
Иногда бывает, что архивная находка получает неожиданный отклик участников событий, о которых говорится в обнаруженном в фондах документе. Редко, но такое бывает. В течение нескольких месяцев мне довелось работать на Ильинке, в бывшем архиве ЦК КПСС (теперь это Российский государственный архив новейшей истории – РГАНИ), собирая материалы для книги по истории Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Бывшее хранилище тайн партийной «кухни» теперь открыто как для российских, так и для зарубежных исследователей. Правда, ознакомиться можно далеко не со всеми фондами и не за все годы. На то время, когда я там работал (2002 год), рассекречена была лишь часть материалов – за 1954 – 1984 годы. (Материалы ЦК ВКП (б) – КПСС за предыдущие, «ленинско-сталинские» годы хранятся на Большой Дмитровке, в Российском государственном архиве социально-политической истории – РГАСПИ.) В доступных ныне фондах РГАНИ встречаются интереснейшие документы, раскрывающие малоизвестные страницы нашей недавней истории.
Среди таких документов мне встретился один, относящийся к нашумевшему в свое время «делу» Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга, Алексея Добровольского и Веры Лашковой (январь 1968 года).
Существует мнение, согласно которому деятельность правозащитников и вообще инакомыслящих была в СССР уделом отчаянных одиночек, полностью изолированных от общества, которое их не понимало, не принимало и даже решительно отвергало. Документ, обнаруженный мною в бывшем архиве ЦК КПСС, в какой-то мере реабилитирует если не все общество, то, по крайней мере, его лучшую часть, сочувствовавшую правозащитникам.
Речь идет о докладной записке (от 8 января 1970 года) председателя КГБ Ю. Андропова члену Политбюро ЦК КПСС М. Суслову, главному идеологу режима. В этой записке, направленной «в порядке информации», говорится о том отклике, который «московский процесс» Галанскова – Гинзбурга получил в Новосибирске.
Прежде было известно лишь о протесте (в виде коллективного письма, направленного в феврале 1968 года в высшие правительственные инстанции) 46 сотрудников Сибирского отделения АН СССР против осуждения группы московских правозащитников. Докладная записка Андропова открывает нам новые имена – на этот раз уже не маститых ученых, а совсем молодых людей, студентов Новосибирского университета, выразивших солидарность с осужденными на третий день после вынесения им приговора в Москве.
На двух страницах этого секретного документа имеются пометки Суслова, направившего записку Андропова для ознакомления «т. Демичеву, т. Трапезникову». Первый из них в тот период был правой рукой Суслова, секретарем ЦК по идеологии; второй – заведовал отделом науки и вузов ЦК, контролируя ученых, университетских преподавателей и студентов. Демичеву и Трапезникову была поставлена задача – принять надлежащие меры для усиления «политико-воспитательной работы» в подведомственных им «приходах».
