За иллюминатором, покрытым коркой инея, – темно-синее небо. В ушах – свист. Здесь, на границе атмосферы, воздух настолько разрежен, что не может удержать маленький «Джет». И тот время от времени теряет высоту, падает, то ударяясь о невидимые волны, то вращаясь в русле боковых струйных потоков. И эти движения так гармонируют с настроением Софии…
Впереди через несколько рядов сидит Каролина Бергер. Она влипла, и Бринкман не о чем с ней говорить. Журналистка, неожиданно оказавшаяся на борту самолета вместе с Гектором Гусманом и Ральфом Ханке. Каролина оглянулась и встретила взгляд Софии. Лгала ли она? Разве что совсем чуть-чуть… Бергер улыбалась, возможно, немного наигранно. Но при этом, вне всякого сомнения, искренне.
София прикрыла глаза – пусть все летит к черту. Она не боится, даже если этот «Джет» потеряет управление и попадет в зону турбулентности…
Скрипнуло кожаное кресло, и Гектор склонился к ее уху.
– Я получил информацию, что Лотара подобрали. Альберт и остальные летят в Колумбию. Спасибо, София.
– Спасибо, Гектор, – отозвалась она.
Гусман смотрел в темноту. Как будто хотел что-то сказать, но сдержался. Полет продолжался в молчании.
55
Стокгольм
Под колесами захрустел гравий. Томми остановил машину возле виллы из зеленого мексиканского кирпича. Подошел к двери, прислушался. Заглянул в глазок. Гомик Якоб хлопотал на кухне в цветастом переднике – протирал скамьи, наводил порядок.
Янссон знал, что ему нужно делать. Он был одержим жаждой справедливости, и его совершенно не заботили последствия.
Лампа на кухне погасла.
Полчаса спустя Томми отмычкой открыл подвальное помещение и направился на кухню. На верхней ступеньке лестницы лаял терьер. Янссон осторожно открыл дверь, взял зверя за шкирку, сжал его маленькое тело в локтевом сгибе и потянул что было силы. Гаденыш запищал, а затем что-то хрустнуло. Томми положил тушку на кухонный пол.
На подоконнике чуть слышно играло радио. Что-то вроде Бетховена или Моцарта. Или Баха… Янссон точно не знал, но мелодия казалась знакомой. Дети играют такое на фортепиано.
Полицейский встал посреди кухни, пытаясь разобрать за музыкой какие-нибудь другие звуки. Ничего. Он направился к лестнице, и тут на втором этаже послышались мягкие шаги.
– Вовсингер!
Это был он, сладкоголосый Якоб. Войлочные тапки быстро зашуршали по лестнице.
Томми попятился на кухню. Над плитой висела чугунная сковорода, и он осторожно снял ее с крюка. Сковорода оказалась тяжелее, чем он думал.
– Вовсингер! – позвал Якоб. – Мамочка хочет тебя в постельку.
Хозяин дома специально шепелявил – обычно так разговаривают с маленькими детьми.
Он переступил порог кухни и замер, увидев Томми со сковородкой и мертвую Вовсингер на полу. Первые несколько секунд он как будто пытался что-то понять. Потом на его лице отразился ужас.
– Нет… – пролепетал Якоб Андерссон своим высоким, детским голоском и попятился.
Но Янссон уже занес сковороду для удара. Он поднял ее над головой, как теннисную ракетку. Якоба вырвало от страха, как раз в тот момент, когда литая чугунная сковорода с глухим стуком обрушилась на его череп. Этот звук все еще отдавался в ушах Томми, когда Андерссон уже лежал на полу в разноцветной пижаме и войлочных тапках в клеточку, один из которых тут же соскользнул у него с ноги.
– Якоб! Всё в порядке? – заверещала со второго этажа Черстин – как всегда, в нос.
Классическая пьеса по радио снова донеслась до ушей Томми. Он начал подпевать, почти беззвучно, одновременно поднимаясь по лестнице со сковородой в руке.
– Якоб! – снова позвала мужа хозяйка дома.
Янссон напевал все громче с каждой ступенькой.
– Якоб! – закричала женщина еще раз.
Томми ускорил подъем.
Черстин Андерссон лежала одна на двухспальной кровати. На носу – очки, нижняя часть лица скрыта под одеялом. Томми вошел в спальню, мурча под нос классическую мелодию.
Прокурор закрутила головой, но деваться ей было некуда. Янссон лег на нее, навалился всей тяжестью тела. Обнял Черстин за шею одной рукой и приподнял ее голову. А потом нащупал трусы под ночной сорочкой и снял их.
– Томми, дорогой…
Голос Андерссон сорвался.
В том, что теперь гнусавил под нос Янссон, трудно было узнать ту мелодию, которую играло радио. Томми расстегнул джинсы свободной рукой.
Черстин извивалась, она не хотела дышать его запахом. Ее страх вскружил полицейскому голову.
Он вытащил из штанов член и прошептал, наклонившись к уху Черстин:
– Ну… теперь ты будешь держать рот на замке, фру Андерссон…
Однако что-то пошло не так. Томми почувствовал, что член слаб. Мертв… Стыд волной окатил его с головы до ног. Он растерялся. Все ушло, иссякло в один момент – решительность, злоба, уверенность в своей правоте. Янссон лежал верхом на прокуроре Черстин Андерссон… Что он забыл в ее постели?
Рука, сжимавшая ее шею, ослабла. Черстин передалось его смятение.
– Что ты сделал с Якобом, Томми? – спросила она.
Янссон молчал.
– Зачем? – задала женщина новый вопрос.
Томми пробурчал в ответ что-то невнятное.
– Он жив? – продолжала допытываться хозяйка дома.
– Думаю, да.
– А моя собака?
– Мертва.
– Но зачем, Томми?
Полицейский крепче схватил Андерссон за шею и посмотрел ей в глаза. Как же он устал от всего этого…
– Я не знаю, – ответил Томми.
Прокурор всхлипнула.
– Ты немедленно встанешь и уйдешь отсюда, – приказала она.
– Почему ты не слушаешь меня, Черстин? – спросил Янссон, пропустив ее слова мимо ушей.
– Уходи, – повторила женщина.
– Я просто хочу понять, Черстин, – продолжал Томми. – Что я сделал не так?
Его вопрос прозвучал почти умоляюще.
– Я хочу спуститься к мужу, – сказала Андерссон.
Но Янссон ее не слышал.
– Он гомик, почему ты пошла за него?
– Томми, милый, пусти… – запричитала Черстин.
Полицейский крепче сжал ей шею. Она выпучила глаза и заскулила. Ее тело стало твердым, как палка. Томми надавил локтем ей на горло, так что из нее вышел воздух. Черстин пыталась освободиться, но была слишком слаба. Ее лицо посинело, покрылось черными пятнами. Но она все еще сопротивлялась, скорее рефлекторно. Янссон отвел ее руки и забрался на нее, сосредоточив все силы на ее горле. И снова загнусавил себе под нос, выдавливая из Андерссон жизнь.
