В течение года я освоил работу на радиостанции и получил военную специальность «радиотелеграфист 3-го класса». Мы изучали радиостанцию 6-ПК: телефонно-телеграфную, приемо-передающую, симплексную. Она умещалась в одной фанерной упаковке, весила около десяти килограммов и обеспечивала связь в радиусе до 15 километров (в телефонном режиме) и до 100 — в телеграфном (на специальную выносную антенну). В мае 1945 года мы получили новую радиостанцию РБМ с большим радиусом действия (соответственно 30 и 300 км).
В этот период я участвовал в учениях, маневрах с форсированием водных рубежей и наступлением за огневым валом артиллерии. Нас, радистов, стали учить и наведению авиации (чаще всего — штурмовой) на наземные цели.
Войска готовились не столько к обороне, сколько к наступательным операциям. Политработа была направлена на войну с Японией. Вспомнили 1905 год, Цусиму, Лазо, Хасан, Халхин-Гол и тому подобные их бесчинства на Дальнем Востоке.
После 9 мая нам выдали новое обмундирование, перевели на первую норму питания (мясо, хлеб — в потребных количествах, хороший приварок; о недоедании мы позабыли).
5 августа нас подняли по тревоге и, выдав полный комплект боепитания, направили к границе на подготовленный рубеж в районе деревни Полтавка. Граница — рядом, по реке Ушагоу, а за ней город Санчугоу — уже на территории Маньчжурии.
Тревога была не совсем обычная: по тревоге все делается быстро, в предельном режиме, а тут — никакой спешки: все старое и ненужное успели сдать, получили все новое, и только после обеда выступили. Выдвигались к границе пешим порядком. Ночью шли туда, днем — обратно: возвращались в глубь своей территории. Дело в том, что наше приграничье хорошо просматривалось с японской стороны, и таким образом противник вводился в заблуждение относительно перемещений наших войск.
8 августа прошли партийные и комсомольские собрания, на которых нам объявили, что в ночь на 9-е мы должны перейти границу.
Планировалась предварительная артиллерийская подготовка, но получилось все иначе. Ночью разразилась небывалая гроза. С вечера все небо заволокло черными тучами. Ярко полыхали молнии. Пошел сильный дождь — как из ведра.[23] И артподготовка была отменена. Наши пограничники под шум грозы и дождя сняли передовые заставы японцев, которые отвели основные свои силы вглубь страны, в горы, подальше от ударов нашей артиллерии. У них разведка тоже работала.
Рано утром мы форсировали речушку Ушагоу, вернее, перешли ее вброд, и вошли в Санчугоу, который выглядел мертвым городом. На улицах росла трава по пояс. Оказывается, еще два года тому назад все жители из города были выселены, так как он располагался непосредственно на границе.
Окрестные горы были в черном дыму. Так как там находились железобетонные укрепления с подвалами и мощной артиллерией, которая была нацелена для стрельбы по Владивостоку, наша авиация буквально висела над этими горами и бомбила укрепрайон.
Мы прошли Санчугоу и вышли на дорогу войны. Я раньше и представить себе не мог, как это выглядит. А тут увидел. Все брошено: повозки, убитые лошади и люди, машины разбитые, вещи всякие, очень много разбросано разной бумаги, фотографий; и все, все разбито, втоптано в грязь, а воздух наполнен каким-то смрадом, который не покидал нас нигде ни на минуту.
Такой предстала перед нами Маньчжурия в первый день войны. Наша дивизия была во втором эшелоне, а в первом шли войска, переброшенные с запада: обстрелянные, имевшие богатый боевой опыт. Судя по темпу движения, они не встретили серьезного сопротивления.
Однако когда мы вместе с танкистами остановились на ночлег, нас обстреляли из пулемета с вершины сопки. Убили командира танка.
На второй день меня выделили в 276-й стрелковый полк для связи со штабом дивизии. Мы с напарником и радиостанцией РБМ (которая состояла из двух металлических упаковок: одна приемопередающая, а вторая — блок питания) шли в пешем строю при штабе полка. Двигались в направлении города Муданьцзян. Временами полк вступал в бой по освобождению дороги, которую перехватывали японцы. Так как войска шли по долинам, японцы использовали местность для нанесения ударов с флангов, с вершин гор. Приходилось их выбивать с перевалов. Как после выяснилось, они ждали, когда прекратится движение войск, когда покажется наш тыл, чтобы нанести удар в спину. Но тыла у нас фактически было. Войска входили и входили из СССР вплоть до окончания войны. Так японцы и не дождались момента, чтобы оказаться у нас в тылу.
На третий день продвижения в глубь Маньчжурии на нашем пути встретился перевал. Дорога проходила в теснине, между двух хребтов. Тут японцы оказали яростное сопротивление. Они пропустили передовой отряд нашей дивизии и захватили этот перевал. Нашему полку пришлось их оттуда выбивать. Этот бой начался неожиданно, с обстрела нашей колонны с вершин ближайших гор. Укрыться от пуль было очень сложно: слева пропасть, справа — отвесная скала, и никакого маневра. Я с напарником сумел втиснуться в углубление скалы. Пули выбивали искры из камня и секли ветки на кустарниках. Офицер штаба полка дал мне координаты перевала и гор, с которых велся обстрел, и приказал срочно передать их в штаб дивизии открытым текстом. Я вызвал ключом радиостанцию дивизии и условным кодом сообщил о переходе на запасную волну и с ключа на микрофон. Получив подтверждение, по микрофону передал радиограмму с указанными координатами.
Японский пулемет на позиции
Через некоторое время начался обстрел этих вершин и перевала нашей артиллерией. Разрывы были так близко, что нас буквально осыпало камнями со скалы. Потом наступила тишина. Поднятые из укрытий солдаты двинулись к перевалу. Мы за ними. Когда проходили перевал, видели результаты обстрела — трупы японских солдат; но особенно почему-то запомнилась японская походная кухня, которая еще дымилась, а в ней рисовая каша.
Вспоминается и необычный случай, когда наш полк был вынужден остановиться из-за пчел. Кто-то разворотил ульи на пасеке, расположенной недалеко от дороги. Пчелы разбушевались, и, не разбираясь, жалили всех, пока их не «успокоили» дымовыми шашками.
Когда проходили через деревни, местные жители-китайцы нас приветствовали, выходили навстречу с ведрами, наполненными ключевой водой. Так как было очень жарко и хотелось пить — это было самое лучшее угощение.
Вот так наша дивизия двигалась во втором эшелоне по направлению на Харбин, а дошла только до Муданьцзяна, где получили новую задачу и направление на город Ванцин, так как Харбин уже взяли наши десантники, а под Ванцином в горах еще находились японские войска.
Помню, второго сентября — это был день окончательной капитуляции Японии и мой день рождения — в наш штаб неожиданно явился японский генерал с группой офицеров (человек двенадцать) — все в форме, «при полном параде», с мечами. Самураи заявили, что их дивизия, укрывшаяся в горах километрах в восьмидесяти от Ванцина, готова сложить оружие и попросили принять их капитуляцию. Решено было выделить для этой цели взвод автоматчиков во главе с офицером штаба (майором), две машины «Шевроле» и радиостанцию. Радистом назначили меня. Часа в три пополудни мы выехали из Ванцина в расположение японской дивизии — впереди японская машина, за ней две наших. По пути встретили танк Т-34. Танкист говорит: куда вы едете на ночь глядя, их там много, как тараканов. Но майор все-таки решил следовать дальше. Еще километров через 10 японцы останавливаются, и их генерал через переводчика предлагает: мол, поскольку он не может гарантировать, что все его подчиненные сложили оружие, то лучше нам подождать здесь до утра, а он пока без нас съездит в свой штаб и отдаст последние распоряжения. Ладно. Самураи уехали, майор организовал круговую оборону, я по рации доложил в Ванцин обстановку. Легли отдыхать.
