Томас повернул стоявшее на корме кресло и уселся лицом к причалу, чтобы какие-нибудь незваные гости не застали его врасплох с письмом самоубийцы в руке. Письмо было вложено без каких-либо комментариев, оно просто было пришпилено к контракту как приложение к главному документу. Словно загадочная записка представляла собой сообщение, понятное отцу и сыну. Томас внимательно рассмотрел пожелтевший листок. Судя по качеству бумаги и неровному краю, это, по-видимому, была страница, вырванная из блокнота. Письмо было написано изящным почерком, но под ним не было ни даты, ни подписи.
Я решил больше не откладывать.
Каждый новый день в моих глазах – это повторение нашего фиаско.
Наша жизнь. Наш мир. Наш выбор. Мой выбор.
Все это – безнадежная конструкция, обреченная на погибель.
Ныне и во веки веков.
Обречено погибели – мною.
Нет иного выхода, кроме спасительного огня.
Окончательное завершение еще одного проекта,
который никогда не следовало затевать.
При чтении этой записки Томасу с первого раза бросилась в глаза третья строчка с конца. Читая ее, он мысленно видел перед собой обожженную руку Фердинанда Месмера, о спасительном огне упомянул и Якоб Месмер. Томас подумал, что Якоб перед смертью хотел поведать ему старую семейную тайну. Что-то давнишнее, относившееся к его детству, но залпы полицейских оборвали его рассказ. Томасу мало что было известно о детстве Якоба, только то, что рассказал его отец, так что достоверность этой информации представлялась сомнительной. Кроме этого источника, Томас располагал высказываниями преподавателя, у которого Якоб учился в библейской школе. Тот описывал его как человека, способного на сопереживание, прилежного ученика, который к тому же всегда был готов как старший первым прийти на помощь своим младшим по возрасту однокашникам.
В письме не видно было ничего, прямо или косвенно объясняющего, что побудило Якоба Месмера поступить так, как он поступил. Но Томас не сомневался, что вложенная записка содержала угрозу, которая должна была заставить Якоба подписать контракт. Больше всего Томаса тревожил вопрос, не подтолкнул ли Фердинанд Месмер Якоба к массовому убийству. Не было ли известно отцу, на какую кнопку нужно нажать, чтобы направить и без того больной разум к такому решению. Если так, то дело рано закрывать, сначала он должен разобраться в содержании этого письма. Поэтому он перечитал его еще раз: «Обречено погибели – мною». Было ясно, какое чувство двигало писавшим эти строки, но смысл слов ускользал. Он ощутил страшную усталость и подумал, что, наверное, не его дело копаться в этом письме.
Пора было принимать следующую порцию лекарств.
70
– Как же, черт возьми, здорово снова видеть тебя, Ворон! – вот уже в третий раз повторил Миккель за последние четверть часа, что они провели на веранде кафе на Хальмторвет. Звучало это как извинение за то, что бывший напарник ни разу не навестил его в больнице. Накануне Миккель позвонил, чтобы спросить, не могут ли они встретиться. Голос его звучал так серьезно, что Томас наивно вообразил, будто это может иметь какое-то отношение к Каминскому и делу об убийстве Евы, но за все время беседы Миккель ни разу об этом не упомянул.
Пришел официант с заказом. Бросив взгляд на свой кофе с молоком и минеральную воду, которая стояла перед Томасом, Миккель спросил:
– Ты больше не пьешь пива?
Томас кивнул.
– Новый стиль?
– Вроде того, – подтвердил Томас, не вдаваясь в объяснения.
Миккель приветственно поднял стакан с кофе:
– В былые дни в нас было больше пороху.
Пригубив воду, Томас поставил стакан на стол.
– Лихо же ты развернулся на Лолланде, весь участок только об этом и говорит, – сказал он, тыча пальцем в сторону полицейского участка через дорогу.
Томас пожал плечами:
– Восемьдесят восемь человек погибло. Можно было обойтись без таких жертв.
– Подсчитывай лучше тех, кого спас, да не забудь и тех троих, которых ты вывел из игры тем, что устроил взрыв. Ликвидировав троих бандитов, ты спас жизнь нескольким полицейским из штурмового отряда.
Томас кивнул и отпил глоток минералки.
– Инспектор полиции хотел бы повидаться с тобой и сделать тебе презент перед камерой и на виду у фоторепортеров.
– Ты ради этого позвал меня сюда?
– Еще чего не хватало! Он упомянул об этом между делом. Слава богу, я ему не мальчик на побегушках!
– И с каких это пор? – спросил Томас, подмигнув Миккелю. – Ты что, снова работаешь с полной нагрузкой?
Миккель кивнул:
– Ну да. Мы с Мельбю снова вышли на охоту. Сначала напали на след наркоторговцев, а потом занялись поиском оружия. Руководство не вмешивается: слишком много развелось бандитов, которые стреляют друг в друга.
– А как твоя рана?
– Дает о себе знать, иногда довольно чувствительно. – Миккель провел рукой по плечу и осторожно подвигал им взад и вперед. – Похоже, что сухожилия никак толком не срастутся.
– А что Каминский? – (От одного лишь упоминания этого имени у Миккеля задергался глаз.) – Как продвигается дело?
– Против него возбуждено несколько дел. Очередь желающих поговорить с ним все не уменьшается. А охрана в тюрьме такое про него рассказывает, что закачаешься.
– И что именно?
Миккель осторожно оглянулся на соседние столики, не подслушивают ли там их разговор, и сказал, понизив голос:
– Этот тип – законченный психопат. Для начала напал на назначенного судом адвоката и всадил бедняге шариковую ручку в глаз. После этого случая его допросы проводятся при усиленной охране, и на Каминского надевают ручные и ножные кандалы. Последнее, что я о нем слышал, – это как он во время перевозки из тюрьмы на очередной допрос в полицейское управление вступил в драку с охранниками и одному почти полностью откусил ухо. Теперь они возят его, одетые в полное боевое снаряжение.
