Затем Джим совершил переход к праотцам. Ночью он позвал меня.
― Мальчик, ― прошептал он, ― мы с тобой были добрыми друзьями?
― Да, старина.
― Мальчик, я в агонии. Я терплю ужасные муки; достань ружье, ради бога, и освободи меня от страданий.
― У нас нет ружья, Джим, мы оставили его на дороге.
― Тогда возьми свой нож.
― Нет, нет.
― Дай мне свой нож.
― Джим, ты с ума сошел. Где твоя вера в Бога?
― Пропала, пропала. Я больше не имею права смотреть на него. Я убил. Я отнял жизнь, которую он даровал. Отмщение принадлежит мне, ― сказал он, ― а я вырвал его из его рук. Теперь божье проклятие тяготеет на мне. О, дайте мне умереть, дайте мне умереть.
Я просидел около него всю ночь. Он стонал в агонии, и его отход был тяжел. Было около трех утра, когда он заговорил снова.
― Послушай, мальчик, я ухожу. Я бесполезный старик, я жил в грехе, раскаялся и упал опять. Господь больше не хочет старого Джима. Послушай, милый, посмотри, чтобы моя маленькая девочка, там, в Даусоне, получила деньги, которые будут причитаться мне. Скажи ей, чтобы она жила по правде, и скажи, что я любил ее. Передай ей, что я никогда не переставал любить ее все эти годы. Ты запомнишь это, мальчик, не правда ли?
― Запомню, Джим.
― О, это северное золото ― ловушка! Посмотри-ка, что оно принесло нам всем. Мы пришли, чтобы ограбить землю, а она мстит за это. Она проклята. Она свалили меня, наконец, но может быть, я смогу помочь вам, братцы, теперь победить ее. Позови остальных.
Я позвал их.
― Ребята, ― сказал Джим, ― я ухожу. Я уже давно близок к этому. Я умирал по дюймам, но теперь, кажется, кончу дело достаточно гладко. Так вот, друзья, я в полном разуме и хочу, чтобы вы знали это. Я был помешан, когда мы отправились в путь, но теперь все прошло. Мои мысли ясны, товарищи. Это я завлек вас в ловушку. Я ответствен за все, и мне кажется, что я умру счастливей, если вы обещаете мне одну вещь. Живой я не могу помочь вам, но мертвый сумею ― вы знаете как. Так вот я хочу, чтобы вы обещали мне исполнить это. Это разумная мысль. Пусть чувства не останавливают вас. Я хочу этого. Это мое предсмертное желание. Вы умираете с голоду, и я могу помочь вам, могу дать вам силы. Обещаете ли вы мне сделать это, если дойдете до последнего предела?
Мы боялись взглянуть друг на друга.
― О, обещайте мне, обещайте!
― Обещайте ему, все равно, ― сказал Полукровка. ― Он умрет спокойней. ― Мы склонили головы, и он отвернул лицо, удовлетворенный. Вскоре он позвал меня опять.
― Мальчик, дай мне руку. Помолись за меня. Может быть, это поможет немного, молитва за бедного старого грешника, который оступился. Я никогда не смогу больше молиться.
― Напротив, постарайся молиться, Джим, постарайся. Ну, повторяй за мной. Отче наш…
― Отче наш.
― Иже еси на небеси.
― Иже еси на…
Голова его поникла.
― Будь благословен, мой мальчик… отче, прости, прости.
Он опустился назад очень спокойно.
Он был мертв.
На следующее утро Полукровка поймал миногу. Мы разделили ее на три части и съели сырой. Позднее мы нашли мокриц под камнем. Потом, когда снова наступила ночь, одна мысль проникла в наши головы и застряла там. Это была ужасная мысль, но она все росла и росла. Сидя кругом, мы смотрели в лицо друг другу и читали там все ту же отвратительную мысль. Однако в конце концов она перестала казаться нам такой ужасной. Как будто дух умершего сам принуждал нас осуществить ее. Мысль делалась такой настойчивой. Это была наша единственная надежда на жизнь. Это могло дать нам силы и энергию, чтобы построить плот и спуститься вниз по реке. О, если бы только ― нет, нет. Мы были не в силах сделать это. Лучше, в сто раз лучше, умереть.
Но жизнь была прекрасна и мы голодали уже двадцать три дня. Перед нами была возможность выжить и покойник убеждал нас воспользоваться ею. Вы, не голодавшие в жизни ни одного дня, осудите ли вы нас? Жизнь сладостна также и для вас. Что бы вы сделали? Покойник побуждал нас, а жизнь манила.
Но мы боролись, один Бог знает, как мы боролись. Мы не сдались без мучений. В наших безнадежно расширенных глазах был страх великого соблазна. Мы смотрели друг на друга мертвыми лицами. Мы сжимали руками скелетов наши ослабевшие ноги и качались, стараясь сидеть прямо. Вши ползали на нас. Мы были полупомешаны и бормотали себе в бороды.
Полукровка заговорил первый, и голос его был едва слышным шепотом:
― Это наша единственная надежда, братцы, и мы обещали ему. Боже, прости меня, но у меня есть жена, дети, и я должен сделать это.
Он был слишком слаб, чтобы встать, и, взяв нож в рот, пополз к трупу.
* * *
Все было готово, но мы не ели. Мы ждали и ждали, надеясь, наперекор надежде. И вот, когда мы ждали, Бог сжалился над нами. Он избавил нас от этого.
― Послушайте, быть может мне чудится, но я вижу двух человек, которые плывут на плоту вниз по реке.
― Закричи им. Я не могу, ― сказал Блудный Сын.
Я попробовал крикнуть, но голос мой был не громче шепота.
Полукровка также попробовал закричать. Но звук был едва слышен. Люди не видели нас, так как мы лежали на покрытой валунами отмели. Они плыли все быстрее и быстрее. С безнадежной, беспомощной тоской мы следили за ними. Мы не могли ничего поделать. Через несколько минут они минуют нас. Полными ужаса глазами мы следили за ними, стараясь привлечь их внимание. О, Боже, помоги нам.
Вдруг они заметили нашу нелепую лодку из парусины и ив. Они подтолкнули свой плот к берегу, и тут один из них заметил три странных существа, беспомощно извивавшихся на песке. Это были скелеты, они были в лохмотьях и покрыты червями.
Мы были спасены. Слава Богу, мы были спасены.
Глава XVII
― Берна, мы должны повенчаться.
― Да, дорогой, когда хочешь.
― Тогда завтра.
Она улыбнулась сияющей улыбкой. Потом лицо ее сделалось вдруг очень серьезным.
― Что мне надеть? ― спросила она жалобно.
― Надеть? О, что бы там ни было. Это белое платье, в котором ты сейчас ― я никогда не видел тебя такой прелестной. Ты напоминаешь мне изображение святой Цецилии. Та же тонкость черт, тот же чистый колорит, та же прелесть выражения.
― Глупый, ― упрекнула она, но голос ее был необычайно нежен и глаза сияли любовью.
