Нянечка гордилась воскресной атмосферой. Снаружи серые стены могли казаться грустным подражанием жизни, но свободные эмоции внутри придавали заведению истинно неповторимый дух.
Зайка впитывал воскресные чувства со своего любимого места рядом с холлом. Старая добрая нянечка постаралась на славу. Сегодня везде были развешаны шарики.
И все же он немного нервничал. У него было странное чувство, что он совсем один. Он больше не принадлежал общине «Альбиона». Но он не принадлежал и внешнему сообществу. Он стоял один в темном конце холла, глядя, как Людмила и Блэр разговаривают с нянечкой, купаясь в солнечных лучах у входа. Его преследовало беспокойство, и он понял, что оно не исчезнет, пока мимо не пройдет один из старых друзей. С тех самых времен он никого не встречал. Они не думали, что он вернется, хотя знали, что сегодня будет небольшая поминальная служба по Блэру.
Подошла нянечка, ведя за руку маленького Блэра Александра.
— Надо же было додуматься до такого цвета! — рявкнула она вместо приветствия. — Ты что, издеваешься, так его нарядить!
— Что? — спросил Зайка, выныривая из размышлений.
— Уже больше года красное в школах запретили, и вот вы, красавцы, в лечебном заведении, со своими странными проблемами, наряжаете маленькую невинную душу, словно чертову пожарную машину.
— Ну, нянечка, не я ведь его одевал. Он же не мой, вы знаете. Мама одела его, чтобы они были одинаковые. Посмотрите.
— Но девушка этого не знает, она нездешняя, Зайка. Честно слово, нужно же действовать, нельзя же оставить все как есть. И в отсутствие твоего брата ты должен уделять ребенку больше внимания. Ты ведь женился на ней! Ради всего святого, хотя бы попытайся что-то сделать.
— Да, но это был вопрос эмиграции. Нет, вы послушайте, я ее люблю всем сердцем и все ее маленькие шалости тоже, но просто в создавшейся ситуации я пытался поступить как благородный человек. Я с ней не спал, ничего такого.
— Честное слово, Зайка, что нам с тобой делать? Поверить в это не могу, глядя на нее. Тебя нужно вздуть как следует, что не пользуешься такой девицей. Как следует вздуть!
— Да, нянечка, я хочу сказать…
— Это вполне гигиенично, Зайка, не надо. Это то, что рождает новую жизнь.
— На самом деле я не хотел сказать, что это негигиенично.
— Ну она ж не всегда будет иностранкой, так? Может быть, она не отсюда, но она втянется, увидишь. Ради всего святого, открой глаза — куча мужиков застрелится ради возможности быть на твоем месте.
Людмила прошла, высокая и прямая, по направлению к шепчущейся паре, свет оттенял ее щеки и играл на белых зубах. Макс шел следом, как могильщик, пытаясь закончить спор на ибли.
— Я тебе говорю, — сказал он, — мы дома купим завод по изготовлению пропеллеров — он ведь никак не меньше этого заведения — и наполним его тоже какими-нибудь инвалидами. Наверное, они тут фантастическое количество денег за это имеют.
— Ради всего святого, ты что, не можешь открыть рот, чтобы не сказать какую-нибудь глупость? — Людмила улыбнулась, видя, что нянечка наблюдает за ее приближением. — И вообще, здесь нужны врачи и много чего другого, а не только здание. И нужно правительство, которое будет за это платить. — Ты что, действительно думаешь, что кужниские гнезвары будут оплачивать такую затею?
— Ха! Врачи? Если бы у тебя в голове была хоть одна дыра для глаза, ты бы увидела, что все эти типы абсолютно здоровы. Немного повернутые, только и всего. Чуток каши и телевизор — вот и все их лечение.
Пара дошла до угла, где стояли Зайка, нянечка и маленький Блэр, качавшийся на нянечкиной руке, словно обезьяна.
Людмила повернулась, чтобы прошипеть напоследок Максу:
— И если не можешь изъясняться по-английски, тогда просто закрой пасть.
— Ха, в настоящий момент мне приходится общаться с хазарами или бенгальцами!
— Тсс!
Группа пошла по коридору. Прихрамывая, показалась Гретхен, старая знакомая Зайки. Каждые двенадцать шагов она отмечала небольшим танцевальным па; она изображала поезд, крутила колеса и пыхтела себе под нос. Перед тем как снова перейти на шаг, она бросала через плечо улыбчивый, уверенно-невинный взгляд.
Зайку она не узнала.
Группа прошла в игровую комнату, где разговор взрослых гостей парил над головами, достигая сандвичей в буфете. Обитателей заведения исключили из сборища, поскольку подавались джин, вина и теплое пиво.
Рядом с джином стоял Дональд Лэм.
Около него находился молодой человек, который постоянным морганием выдавал в себе помощника Лэма.
Лэм расцвел, когда в комнату вошли Людмила и Зайка.
— Привет, привет, — пропел он, продвигаясь к ним.
Он присел на корточки, чтобы сказать, как подрос Блэр, и улыбнуться коронной улыбкой, а затем приветливо заговорил с Людмилой. Когда наконец нянечка растворилась в толпе гостей, Максим и Людмила повели Блэра к буфету, а Лэм и Зайка принялись за джин. Под воздействием солнечного света и жужжания мух и пчел разговор зашел об утренней игре международного матча по крикету в «Лорде». Затем они перешли к более деликатным вещам, в такой день подобный разговор сам просился на язык.
— Всегда хотел спросить, — сказал Зайка, — это что, веселая выходка — заслать нас так далеко?
— Я бы так не сказал, — ответил Лэм. — Совсем бы не сказал. Я не хочу нагнетать ситуацию, но дело на самом деле намного сложнее. Очень странное это дело, приватизация. Непредсказуемое. Скажу так: мы чувствовали, что ваши интересы будут в большей безопасности, если удалить вас из зоны потенциального общения.
Зайка слегка кивнул. Как и Лэм, он принялся смотреть в свой стакан с джином.
— А то письмо от отца ты написал?
— С чего это ты взял?
— «Нагнетать ситуацию», так было в письме сказано.
— Ну, — промямлил Лэм, — на самом деле ситуация действительно гораздо сложнее. Хотя вообще-то, знаешь, сегодня у меня для тебя есть подарочек. Кое-кому нужно представиться.
— Да?
Со стороны буфета раздался голос Людмилы:
— Нет, Максим! Никакой фанты!
Беседа прервалась. «Альбион» гудел словно улей, гости прохаживались по комнате. Тепло перемещалось по игровой, а потом ушло вместе с людьми по коридору, мимо комнаты пациента, у которого якобы мозги как у медузы, то есть у него в спинномозговой жидкости есть только серое вещество. Его все называли просто «человек» и продолжали одевать, и заботиться, и разговаривать с ним, потому что все мы там будем, помоги нам Господь.
Джин тек рекой до наступления темноты и продолжал течь и дальше. Когда в воздухе «Альбиона» зазвучало танго, в зале остались только Лэм с помощником и Зайка. Лэм постоянно смотрел на часы.
Зайка встал один посреди комнаты.
