— Не надо! — тихо заговорил Фома. — Всё равно... И речь егоснова приняла характер бреда.
— Я пропал... знаю! Только — не от вашей силы... а от своейслабости... да! Вы тоже черви перед богом... И — погодите! Задохнетесь... Япропал — от слепоты... Я увидал много и ослеп... Как сова... Мальчишкой, помню...гонял я сову в овраге... она полетит и треснется обо что-нибудь... Солнцеослепило ее... Избилась вся и — пропала... А отец тогда сказал мне: «Вот так ичеловек: иной мечется, мечется, изобьется, измучится и бросится куда попало...лишь бы отдохнуть!..» Эй! развяжите мне руки...
Лицо его побледнело, глаза закрылись, плечи задрожали.Оборванный и измятый, он закачался на стуле, ударяясь грудью о край стола, истал что-то шептать.
Купечество многозначительно переглядывалось. Иные, толкалидруг друга под бока, молча кивали головами на Фому. Лицо Якова Маякина былонеподвижно и темно, точно высеченное из камня.
— Может, развязать? — прошептал Бобров.
— Нет, не надо...— вполголоса сказал Маякин. — Оставим егоздесь... а кто-нибудь пусть пошлет за каретой... Прямо в больницу...
Он пошел к рубке, тихо сказав:
— Постерегите... как бы, чего доброго, в воду не прыгнул...
— А — жалко парня!.. — сказал Бобров, посмотрев вслед ему.
— Никто в дурости его не повинен!.. — хмуро ответилРезников.
— Яков-то...— кивнув головой вслед Маякину, шёпотом сказалЗубов.
— Что Яков? Он тут не проиграл...
— Н-да-а... он теперь... опечет!..
Их тихий смех и шёпот сливались со вздохами машины и, должнобыть, не достигали до слуха Фомы. Он неподвижно смотрел пред собой тусклымвзглядом, и только губы у него чуть вздрагивали...
— Сын к нему явился...— шептал Бобров.
— Я его знаю, сына-то, — сказал Ящуров. — Встречал вПерми...
— Что за человек?
— Деловой... Большим орудует делом в Усолье...
— Стало быть — этот Якову не нужен... Н-да... вон оно что!
— Глядите — плачет!
— О?
Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив голову наплечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за другой выкатывалисьслезы. Они текли по щекам на усы... Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезыпадали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымаласьтяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся,мокрое от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча сталиотходить прочь от него...
И вот Фома остался один со связанными за спиной руками предстолом, покрытым грязной посудой и разными остатками пира. Порой он медленнооткрывал тяжелые опухшие ресницы, и глаза его сквозь слезы тускло и унылосмотрели на стол, где всё было опрокинуто, разрушено...
Прошло года три.
С год тому назад Яков Тарасович Маякин умер. Умирая в полномсознании, он остался верен себе и за несколько часов до смерти говорил сыну,дочери и зятю:
— Ну, ребята, — живите богато! Поел Яков всяких злаков,значит, Якову пора долой со двора... Видите — умираю, а не унываю... И это мнегосподь зачтет... Я его, всеблагого, только шутками беспокоил, а стоном ижалобами — никогда! Господи! Рад я, что умеючи пожил — по милости твоей!Прощайте, детушки... Живите дружно... не мудрствуйте очень-то. Знайте — не тотсвят, кто от греха прячется да спокойненько лежит... Трусостью от греха необоронишься — про это и говорит притча о талантах... А кто хочет от жизни толкудобиться — тот греха не боится... Ошибку господь ему простит... Господьназначил человека на устроение жизни... а ума ему не так уж много дал — значит,строго искать недоимок не станет!.. Ибо свят он и многомилостив...
Умер он после краткой, но очень мучительной агонии...
Ежова за что-то выслали из города вскоре после происшествияна пароходе.
В городе возник новый крупный торговый дом под фирмой «ТарасМаякин и Африкан Смолин»...
За все три года о Фоме не слышно было ничего. Говорили, чтопосле выхода из больницы Маякин отправил его куда-то на Урал к родственникамматери.
Недавно Фома явился на улицах города. Он какой-то истертый,измятый и полоумный. Почти всегда выпивши, он появляется — то мрачный, снахмуренными бровями и с опущенной на грудь головой, то улыбающийся жалкой игрустной улыбкой блаженненького. Иногда он буянит, но это редко случается.Живет он у сестры на дворе, во флигельке...
Знающие его купцы и горожане часто смеются над ним. ИдетФома по улице, и вдруг кто-нибудь кричит ему:
— Эй ты, пророк! Подь сюда!
Фома очень редко подходит к зовущему его, — он избегаетлюдей и не любит говорить с ними. Но если он подойдет, — ему говорят:
— Ну-ка, насчет светопреставления скажи слово, а? Хе-хе-хе!Про-орок!
