В редкие свободные часы они гуляют по улицам, и Андрей показывает ему величественный и прекрасный город. Интересно, в Швеции тоже есть такие города? Широкие проспекты, неописуемой красоты соборы и дворцы. Милиционеры, завидев их синие с красными околышами фуражки, подобострастно поднимают руки к козырьку. А прохожие начинают говорить шепотом и стараются перейти на другую сторону улицы. Это приятно – Влад чувствует значительность. Как ему не хватало этого чувства в первые годы!
Они заходят в кафе и прокуренные рестораны. В грузинской шашлычной Влад впервые пробует красную фасоль с орехами и какой-то остро пахнущей зеленью. («Лобио! Любимое блюдо товарища Сталина!» – шепчет ему Трушкин.)
Неплохо, но шашлык вкуснее.
Вино, пиво и водка в ресторанах льются рекой, но Трушкин, как и Влад, почти не пьет. Его любимый напиток – какао «Золотой ярлык». Лучшее в мире какао – советское, утверждает Андрей, хотя, где именно в СССР выращивают какао-бобы, сказать не может. Наверное, где-то в Грузии, на родине товарища Сталина.
Он, Влад, теперь получает зарплату, небольшую, но хватает. В конце концов, ему не так много надо. В магазине рядом с общежитием он покупает триста граммов копченого угря – толстая продавщица в замызганном белом халате с почтением смотрит на его форму и взвешивает лучший кусок. Без головы. В общежитии он отрезает кусок жирной рыбы и вдруг вспоминает берег по другую сторону Балтики. Его берег. Рыбаки тоже коптили угря и угощали мальчишек. Там им, правда, доставались в основном головы и хвосты.
Надо бы как-то дать о себе знать матери. Написать письмо. Но это невозможно. Там, за границей, полно шпионов, а тех, у кого связи с иностранцами, автоматически зачисляют в шпионы.
Писать письма – опасно для жизни.
Через три месяца он получает первую награду от Рузаева – швейцарские наручные часы со светящимися стрелками. Скорее всего, реквизированные у кого-то из заключенных. Он то и дело смотрит на свое левое запястье – работы все больше, а времени все меньше. Поток арестованных растет с каждым днем. Больше имен, больше врагов народа. Еще не все выявлены и разоблачены.
Как-то раз он заходит к Трушкину в кабинет – тот пишет что-то на машинке, а рядом лежит конверт с маркой, на которой изображен пилот в шлеме и в очках. И адрес: Ольге Васильевне Бибиковой, Ленинград…
– Андрей!
Тот вздрагивает, будто его застали за чем-то непристойным.
– Что ты пишешь?
Влад прекрасно помнит эту фамилию: Бибиков. Максим Бибиков. Девять граммов в шею.
– Я же его расстрелял!
– А жена? Пишу, что умер в тюрьме от воспаления легких. Пусть знает, что не на что надеяться. Может, замуж выйдет. – Трушкин коротко и неискренне засмеялся.
Оказывается, Трушкин уже написал несколько таких писем – у кого инфаркт, у кого воспаление легких.
– Не на что надеяться, – повторяет Трушкин. – Пусть знают. Жизнь-то продолжается.
Арон очень хорошо его понимает, но Влад в ярости.
– Завязывай с этим немедленно. Будешь продолжать – напишу рапорт.
Тюрьму с восхода солнца осаждают родственники арестованных – угрюмая серая толпа, главным образом женщины в платках и телогрейках, но попадаются и расфуфыренные дамочки с накрашенными губами и дорогими серьгами в ушах. Все с сумками и свертками – а вдруг возьмут передачу?
Влад привык.
– Органы разберутся – говорит он. – Не виноват – значит, отпустят.
А почему эти-то на свободе? Не может быть такого – муж вредитель и троцкист, а жена – пламенная советская патриотка. Зло надо вырывать с корнем. Часто, конечно, забирают и жен, и родителей, но толпа у ворот тюрьмы не уменьшается.
Почему бы разом не арестовать и не расстрелять всех врагов?
Этого он не понимает. И на тот случай, если Влада в его энкавэдэшной форме остановят на улице, он выработал такой взгляд, что спрашивающий вздрагивает, отшатывается и спешит уйти.
Взгляд настоящего чекиста.
А если какая-то особенно настырная тетка не унимается, бежит за ним, стараясь приноровиться к его широкому шагу, и продолжает задавать вопросы, он останавливается и коротко отвечает:
– Переведен в другое место.
И это правда. Всегда правда. Он не унижается до лжи.
Герлоф
Герлоф старался не выходить на улицу в жару – бродил по прохладным коридорам.
Легко и удобно – ни кочек, ни затаившихся в траве камней, – но уж очень одиноко.
Его почти никто не навещал – у Иона полно работы, а Тильда уехала в отпуск.
Дочери, конечно, заглядывали, но вечно куда-то торопились.
Он уже раз пять перечитал все объявления на доске у входа.
Подружись с Сетью – двухнедельные компьютерные курсы.
Наверное, учат правильно ловить рыбу. А что там учить? Сети разрешены только маленькие, до тридцати метров. Такую и новичок поставит. И при чем здесь компьютер?
Мертвый сезон. Обычно раз в неделю или в две в доме престарелых бывали какие-то лекции или приезжали артисты. Замечательно играли дети из музыкальной школы в Боргхольме – девочка на скрипке, а мальчик аккомпанировал ей на пианино. В прошлом голу приезжала Вероника Клосс – рассказывала историю своей семьи. Очень интересно. Теперь-то он, правда, знает гораздо больше из этой истории, даже и то, о чем она не рассказывала.
От нечего делать попросил Сив, библиотекаршу, найти ему что-то о жизни в Советском Союзе в тридцатые годы. Она, почти не задумываясь, протянула ему документальную книгу американского историка Роберта Конквеста.
Ему хотелось поподробнее узнать, с какой жизнью встретились Свен и Арон, когда эмигрировали в СССР. Название книги не предвещало ничего хорошего.
«Большой террор».
В конце июля, в пятницу, он добрел до лифта и спустился на первый этаж, где помещалось отделение «Токарь». Там тоже было тихо и прохладно, работали кондиционеры. Постукивая палочкой, пошел по коридору Комната, где жила Грета Фред, была в самом конце, если ему не изменила память. Теперь на двери висела табличка с красивой готической надписью – Бленда Петтерссон.
Они забрали все, что у меня было.
Так сказал Арон.
Скорее всего, он имел в виду хутор на берегу, где когда-то жила его мать. Или что-то еще?
Он долго смотрел на табличку, не решаясь постучать.
– Вы не заблудились, случайно?
Он вздрогнул и обернулся.
Молодая женщина, темноволосая, с шикарным средиземноморским загаром. На ней красный форменный халат. Медсестра. Он никогда ее раньше не видел – наверное, замещает на время отпусков.
Герлоф покачал головой, протянул руку и представился.
