Внезапно мимо пробежала собака, свернув подстилку полностью в бок, стащив пишу и разбросав тарелки, бутылки и стаканы в разные стороны. Я засмеялась, видя, как ее хвост быстро виляет от волнения, но, когда Тилсбери отшвырнул ее ногой, собака начала кусаться и рычать. Элен отпрыгнула и в испуге отбежала, пока владелец собаки хромал по направлению к нам, ругая домашнее животное пронзительными скрипучими проклятиями. Тилсбери же пытался спасти пикник, схватив собаку, быстро заглатывавшую целые куски ветчины, за загривок.
Поднявшись на ноги, чтобы отойти от всего этого хаоса, я услышала, как Нэнси обратилась ко мне, говоря, чтобы я подошла ближе и взяла Адама вместо того, чтобы пытаться помочь. Но когда я приблизилась к ней, она пристально посмотрела мне в глаза и отвела взгляд, смотря назад на дорогу, где на широкой дорожке разворачивался по направлению к воротам экипаж. Несмотря на то что внутри не было пассажиров, он собирался проехать мимо нас еще раз. Оборачиваясь к месту пикника, Нэнси резко прошептала:
— Как только он подъедет, прыгай внутрь.
У меня не оставалось времени подумать или ответить ей, поскольку экипаж был почти около нас, и, как будто в трансе, я видела только яркие вспышки солнечного света, ослепляющие белые огни на металлических спицах колес, приближавшихся все ближе. Плотно прижав ребенка к груди, я наблюдала, как Нэнси подпрыгнула, усаживаясь на одно из потертых кожаных сидений, ее руки простирались ко мне, поскольку она тянулась к ребенку. Наконец я собралась духом и подала его ей и затем побежала рядом, хватаясь за ручку болтавшейся двери, отталкиваясь, чтобы запрыгнуть, задыхаясь и захлебываясь, изо всех сил цепляясь, поскольку извозчик теперь взялся за свои длинные кожаные узды и щелкнул кнутом, переводя лошадь на легкий галоп, а затем на полный, поскольку мы разгонялись по открытой дороге. Нас сильно трясло, незапертая дверь стучала и лязгала, издавая глухие звуки. Одной рукой Нэнси держала ребенка, выгибая тело, чтобы защитить его, а ладонь другой была стиснута в кулак и напряжена и держалась за высокую спинку кучерского сиденья. Ее черная соломенная шляпа, хотя все еще была завязана под подбородком, откинулась назад, позади нее развевались атласные ленты. Во время этой суматохи я подумала о том, как ее еще не задушило.
Мою шляпу сдуло ветром, и она застряла где-то между деревьями. Я чувствовала, как воздух проникает в мой рот, нос, глаза и теребит длинные растрепанные пряди волос. Хватаясь за жизнь в трясущейся повозке, я сумела наконец развернуться и оглянуться назад, увидя Элен, теперь маленькую, как фарфоровую девицу из кукольного домика, стоявшую совершенно неподвижно и прижимавшую руки ко рту, с красными, горящими от удивления щеками. Но не Тилсбери — он бежал позади нас, вниз по длинному наклону, темные волосы задувало назад, хотя мы уже были слишком далеко, чтобы разглядеть выражение его лица. И я была рада этому. В то время как в моих ушах завывал ветер, копыта лошади шумно стучали, а испуганный ребенок кричал и плакал, я не могла расслышать ни одно из его далеких яростных проклятий. Позади него возвышался замок — театральный фон этой драмы; его башни и высокие зубчатые стены, все мерцающие и плавно колеблющиеся в дневном тумане. Затем мы свернули на Лонг-уок, и потом все внезапно исчезло из виду.
Глава седьмая
Теперь мы сидели в нашем темном влажном укромном месте; в низкой лодке, покрытой пыльным брезентом, скрывшись внизу на краю реки, среди длинного тростника под густыми ивами, где слышались лишь звуки плескавшейся и хлюпавшей вокруг нас воды.
Чарльз находился около входной откидной накидки, выглядывая и следя за тропой. Нэнси держала Адама, к счастью, успокоившегося и уснувшего у нее на коленях. Я присела на низкое похожее на скамейку сиденье. Я едва смела надеяться, что мы были свободны, и неосознанно сжимала пальцы; тот палец с кольцом все еще болел и кровоточил. Каким-то образом на моем запястье осталась болтаться сумка. Прежде чем тем днем мы покинули Парк-стрит, я положила туда папин портрет и маленький эскиз Адама, сделанный за день до того. Я не знала, чем мог закончиться тот день, и поэтому захватила с собой то немногое имущество, которое было мне дорого.
Я оставила Тилсбери портрет мамы с блестящим бриллиантом на шее. Может быть, я стала черствой, но у меня не было никакого желания вспоминать ни тот камень, ни горящие над ним ревнивые зеленые глаза.
Пока мы ждали, когда наступит спасительная ночь, вечерний воздух казался душным, тяжелым и полным напряженным жужжанием насекомых, тишину нарушали только крики и шелест уток — и постоянный непрерывный громкий плеск воды. Пока мы сидели в той плавучей колыбели, укачанные и умиротворенные ее движениями, вдали раздался раскат грома, постепенно приближавшийся. От давления моя голова болела.
* * *
Наконец движение экипажа замедлилось, и он, сильно тряхнувшись, сделал остановку в глухом переулке, хорошо скрытом от дороги за густо растущими деревьями и высоким ежевичником. Я потянулась и взяла Адама из жестких рук Нэнси, прижав его к своей груди и улыбнувшись ей в знак своей искренней благодарности. Но она смотрела только вперед, ее глаза уставились на затылок кучера, на ее бледном перекошенном лице не было никакого выражения. Мы наблюдали, как он с удивительным проворством для горбатого и старого человека спрыгнул, уверенно приземлился на пыльную тропу и громко свистнул. Почти сразу из-за широких ворот перед ветхим сараем показалась большая серая кобыла и телега, которой управлял полный, аккуратно одетый человек, очевидно, фермер. После краткого пожатия рук он передал своему другу связку тряпок, и кучер начал снимать свою одежду. Он поменял свой поношенный коричневый жакет на старую льняную блузу, черную шляпу — на котелок из поломанной соломы, и наконец оторвал седую бороду, представ с открытым и свежим лицом, новый человек в своей простоватой одежде. И у меня появилась причина улыбнуться, конечно, вы давно догадались, что это оказался Чарльз.
В скором времени замена экипажа была осуществлена. Нэнси, меня и ребенка усадили назад, в пыльную и колючую солому, лежавшую вокруг. Фермер завел вспотевшую коричневую лошадь и экипаж назад в сарай, закрыл двери и снова присоединился к Чарльзу. Они поднимали и связывали бечевкой солому, пока мы с Нэнси не скрылись за высокой золотой стеной и стали невидимыми для любого, кто мог бы путешествовать в этот день по дороге.
Вторая часть нашей поездки была значительно медленнее, но столь же неудобной. Уставшие и разбитые, почти оглохшие от грохота грубых деревянных колес, мы наконец оказались перед другой тропой, полностью окруженной лесом. Затем фермер уехал на своей телеге и оставил нас, и мы пешком последовали за Чарльзом через маленькую рощу по заросшей прибрежной дорожке. Наши юбки волочились по высокой жгучей крапиве, мимо чертополоха и вьюнка, заглушая стрекот сверчков в высокой сухой траве. Среди озаренного солнцем тростника было пришвартована маленькая прогулочная лодка. Чарльз приказал нам быстро подняться и спрятаться там в темноте под тентом, в то время как он убедится, что нас больше никто не преследует. Он сказал нам не выглядывать и предупредил, что свиснет, когда будет подходить обратно. Прислушиваясь к пению птиц в сумерках, я не раз вздрагивала от испуга, думая, что кто-то подошел близко.
