Макс тоже был в Колизее в своей колумбийской серовато-синей мантии. Он стоял вместе с преподавателями кафедры истории и что-то записывал на клочке бумаги. Какие-то мысли о церемонии, о том, как смешно выглядят коллеги в мантиях, или впечатления от каких-то своих радостей? «Я записываю все, что приходит мне в голову», — сказал мне как-то Макс, когда я спросил его об этом. Он делал множество записей. Но в конце концов, Максу было что записывать, в отличие от большинства профессоров и преподавателей.
Моя кафедра присутствовала, к сожалению (или, наоборот, к счастью), в весьма неполном составе. Эд, наш заведующий, надумал уехать из города. Грег до последнего момента тянул с прокатом мантии, а когда надумал, их уже не было. Это обстоятельство он использовал как оправдание своего отсутствия. Джина, вероятно, колесила по дебрям Миссисипи в поисках миссис Гар, но Элейн Добсон была здесь, в мантии цвета фуксии, его в Гарварде почему-то называют алым. Эрик Ласкер щеголял в настоящей горностаевой мантии из настоящего Оксфорда. Медиевист Мелвин Кент в своей накидке был похож на монаха, каковым он в какой-то степени и являлся; а Франклин явился в просторной мантии, скрадывавшей его просторную фигуру.
Присутствовали еще несколько ученых с факультета — работающих и вышедших на пенсию, — которые просто не имеют отношения к рассказываемой мною истории. Присутствовал, например, Милтон Флинт, и если я до сих пор не упомянул о нем, то только потому, что он был таким непритязательным и обходительным, что словно и не существовал. Делая вид, что преподает Спенсера, он в действительности интересовался лишь женой и собакой. В этом году он вышел в отставку, хотя, быть может, это случилось год назад. Его накидка, сшитая из какого-то фланелевого материала, пожалованная фланелевым университетом, практически целиком скрывала в своих складках его невидную фигуру.
Я задумался о том, как будет выглядеть Максина в развевающейся мантии — среди присутствующих не было ни одной женщины таких размеров. Мне приходилось видеть женщин-певчих из баптистской церкви, женщин весьма внушительной комплекции, которых накидки делали похожими на качающиеся на поверхности воды поплавки. Но Максина являла более впечатляющее зрелище. Думаю, Макс испытывал в отношении ее некоторую робость, как альпинист перед Эверестом. Наверное, это самая верная аналогия из всех возможных.
Как бы то ни было, все мы или, скажем, некоторые из нас ожидали начала церемонии или церемонии начала. В этом году главное выступление обещало стать настоящим антиаттракционом. Ожидалось выступление политика, настолько далекого от образования и высших идеалов, что его выбор так и остался для меня какой-то мистерией или карикатурной комедией. С другой стороны, что-то было в том, что тебя будет приветствовать вице-президент Соединенных Штатов Дэнфорт Куэйл. Что ни говори, а это событие. Многие даже возлагали большие надежды на это представление, как иногда ждут веселья от чего-то совершенно неуместного. Люди из службы безопасности были уже на местах, жилистые тренированные тела в безупречных костюмах, словно змеи в платьях. Их головы были одинаково наклонены влево — они прислушивались к звукам, доносившимся из наушников электронных передатчиков. Помост президиума уже заполнили eminences grises[18]. Публика немного развлеклась, когда у стола президиума обнаружилась одна из перекормленных крыс Стенли. Она в спешке скрылась, когда за ней бросился агент службы безопасности.
Мы расселись по раз навсегда заведенному распорядку. Кафедра английского языка заняла места впереди кафедры истории. Сиденья с высокими деревянными спинками стояли очень близко друг к другу. Я втиснулся между Элейн и Эриком. Еще до того, как мы сели, Элейн раскрыла мистерию П. Д. Джеймса. Я тоже принес с собой книгу, роман Аниты Брукнер, а Эрик перелистывал «Книгу шуток Дэна Куэйла», что немало меня заинтриговало. Для человека, читающего юмористическую книжку, Эрик выглядел недостаточно веселым.
— Отвратительно, — бормотал он, перелистывая страницы, а один или два раза произнес даже: — Какая мерзость!
Он был похож на оксфордского Дона, просматривающего последние методички кафедры.
Макс сидел сзади нас и разглядывал толпу. Он принес с собой старинный театральный бинокль — странную помесь бинокля и лорнета. Бинокль висел на элегантном черном шелковом шнурке, помеченном инициалами Д. Э. Ф. — Дороти Эльмира Финстер? Дэвид Эванс? Макс был настолько сам по себе, настолько загадочен, что я никогда не задумывался о том, что у него есть родственники. Мне стало интересно, как выглядит его мать. Была ли она полной, была ли она огромной? Пользовалась ли она этим биноклем, когда ходила на «Летучую мышь»? Самое смешное, что Макс рассматривал в бинокль не президиум, а публику.
Я попытался, как делал это много раз до того, проследить его взгляд. Набор человеческих существ, собранных в колизее, согрел бы сердце любого христианского мученика, оказавшегося бы сейчас на арене. Места были заполнены матерями и отцами, совершающими жертвоприношение; младшими сестрами, братьями, двоюродными братьями и сестрами, тетками и двоюродными тетками, подружками и женами и всеми прочими, связанными с выпускниками узами крови, брака или социальных обязательств. Макс, как я понял, искал подходящих женщин.
Бинокль медленно описывал дугу, а потом остановился приблизительно на тридцати градусах. Я толкнул Макса.
— Насколько она велика? Кто это, Макс?
— Откуда я знаю? — огрызнулся он. Видимо, я сбил наводку. — Черт, я, кажется, ее потерял.
— Ничего, найдете другую, не волнуйтесь.
Ты всегда их находишь, подумал я. Он все еще возился с Максиной, но это его не останавливало. Я внезапно представил Макса в возрасте восьмидесяти лет, охотящегося за женщинами с клюкой. Иногда одно только наблюдение за Максом заставляло меня чувствовать себя престарелым дядюшкой. «Вечно пыхтящий и вечно молодой». Но что мог знать Ките о среднем возрасте? Полагаю, многие люди отнюдь не стремятся его достигнуть.
Я обратил взгляд на подиум, где канцлер Таннер был готов начать вступительную речь.
— Мы переживаем сейчас весьма приятное событие, — начал он тоном, не предвещавшим ничего приятного. Почему все обращения по поводу выпускного акта так похожи на застольные спичи в местном Элкс-клубе? Но мне опять-таки думается, что оттого, что этого ждут все присутствующие. Я скосил взгляд влево: Элейн перевернула страницу своей мистерии. Справа Эрик, жутко гримасничая, произнес весьма едкое словцо в адрес писаний Куэйла. Эрик приходил во все большее возбуждение. Такого возбуждения не ждешь от человека, читающего собрание шуток. Я открыл роман Брукнер и попытался сплести свою судьбу с судьбой несчастной женщины — главной героини, страдавшей двойственным отношением к пище.
За вступительной последовала другая речь, произнесенная лысеющим румяным мужчиной, постоянно благословлявшим аудиторию. Я заглянул в программу, лежавшую под книгой. «Благословение университетского капеллана». Я до сих пор не знал, что у нас есть капеллан. Потом священник сошел с трибуны, и на нее взошел Куэйл. Агенты секретной службы незаметно сомкнули ряды. Я заметил, как Элейн перевернула очередную страницу, слышал, как скрежетал зубами Эрик.
