Но с тех пор я начал размышлять, и вот к чему я пришел: вопиющее поведение Макса и унижения, которым он себя подвергал, не были средством приблизить развязку и конец. Они и были его концом. Женщины, в большинстве своем, не терпят мазохизма такой степени в мужчинах — почитайте Леопольда фон Захер-Мазоха, его «Венеру в мехах», основную работу по этой теме, которую я увидел на книжной полке Макса в первое же посещение. Позже я взял эту книгу в библиотеке. Одним из основных постулатов Захер-Мазоха было утверждение, что большинство женщин находят сексуальными властных мужчин, женщины не любят раболепства, не любят рабов. Если вы предпочитаете узнать мнение женщины, то почитайте Сильвию Платт, которая пишет, что женщины любят фашиста. Да, мне думается, что Макс одновременно был и палачом и жертвой. Или змеей и червем, рыцарем и конем — метафору можете выбрать по своему усмотрению. Вот почему весь этот феномен называют садомазохизмом: унизительное поведение, самонаказание мазохиста может в одну прекрасную ночь обернуться самым зверским садизмом. Это не более парадоксально, чем причудливая смесь любви и ненависти большинства супружеских пар. Так мне кажется. Максу нужны были зрители, и что в этом ужасного?
Я перечитывал записки Макса несколько раз и наконец положил их в ящик своего стола. Литература овладела мною; она воздействует на меня так, как никогда не сможет воздействовать реальная жизнь. У меня было такое впечатление, что я впитал эти записки в себя, в свое сознание, в свое тело. Я не стал показывать их Сьюзен. Она говорила, что я стал еще более отчужденным после смерти Макса. Мы поговорили о нашем браке и наконец решили расстаться. Она уехала в Мейкон и увезла с собой половину моей жизни. Мне было чертовски больно, но признаюсь, что одновременно я испытал большое облегчение, как бывает после ампутации, необходимой для спасения жизни. Это сравнение я встретил в одной из заметок Макса.
Сначала масса свободного времени подействовала на меня оглушающе, а поскольку я не склонен к пьянству, то не мог убивать время за бутылкой. В то время я много раз перечитывал записки и каждый раз находил в них что-то новое. В моей жизни начали происходить перемены. Я купил подержанный велосипед с десятью скоростями и начал на нем кататься. Кстати, Сьюзен забрала машину. В первый же месяц я сбросил пятнадцать фунтов. Я до сих пор езжу на велосипеде, ускоряя темп и испытывая себя на прочность. На днях миссис Пост сказала: «Вы выглядите как совершенно новый доктор Шапиро». Это было приятно, но далеко не так приятно, когда три девушки из женского Студенческого союза въехали мне в зад на своей «тойоте» и сделали непристойное предложение. Знаете ли вы, сколько зрелых женщин бродит по здешним окрестностям? Они просто ждут, когда кто-нибудь накинет на них узду. На следующий день я увеличил расстояние. Мои ноги стали сильнее. Если они начинают болеть, я езжу еще больше, еще быстрее.
Я не могу в подробностях представить судьбу других персонажей моего рассказа, скажу только, что они живут как жили: толкают они, толкают их. Стенли экспериментально исследует связь между половым поведением и ожирением у грызунов. Тем временем освобожденные из его лаборатории крысы до сих пор шныряют по кампусу. Выглядят они активными и весьма упитанными, способными великолепно о себе позаботиться. Как писала в одной статье «Дейли Миссисипиэн», некоторые из этих крыс стали гостями на недавнем вечере в женском Студенческом союзе. Главный редактор опубликовал письмо, в котором призвал истребить крыс, но я не думаю, что это произойдет. Крысы всегда были и всегда будут.
Джина продолжает расследовать обстоятельства самоубийства Фолкнера. Когда она, наконец, снова добралась до миссис Гар, старуха отказалась от всего, что наговорила при первой встрече, и Джина оказалась на исходных позициях. Недавно она съездила в Виксберг к человеку, отец которого был в одном санатории с Фолкнером. Я не говорил с ней об этом деле. Я больше не верю, что самоубийство — категория, поддающаяся определению.
Фред Пиггот снова тренируется в одиночестве. Я видел его несколько раз. В первый момент я принял его за Макса. Думаю, что теперь он может получить нового партнера для поездок. Со дня на день я собираюсь ему позвонить.
Натаниэль отбывает двухлетний срок в Парчмене. Джон Финли снова женился, мнения окружающих насчет того, как долго продлится этот брак, разделились. Джейн Форстер надеется, Франклин ожидает. По странному совпадению Элизабет Харт выбыла на целый семестр и поехала в гости к тете в Виксберг. Она пробудет там до тех пор, пока не разрешится от своего преходящего недомогания. Жизнь цветет вечно, как мог бы сказать Вернон Ноулз. Он живет теперь в доме инвалидов в Хэттисберге, где каждый предыдущий день похож на следующий. Однажды в выходной день Грег и Дальримпль навестили старика, но эра воскресных вечеров навсегда канула в прошлое. Недавно Сьюзен прислала мне письмо, в котором сообщила, что начала ходить в церковь.
Свою веру, как бы мала она ни была, я исповедую индивидуально. Я продолжаю преподавать, по-прежнему несу бремя обыденного повседневного существования. Но теперь жизнь моя стала осмысленной и целенаправленной. У меня есть планы, я стал вести дневник. В эту пятницу я автобусом уеду в Мемфис, откуда не собираюсь возвращаться раньше воскресенья. Я обрел уверенность в себе. Тем не менее меня продолжают преследовать тревожные сны. На днях я отыскал фотографию Макса и Максины, которые, тесно прижавшись друг к другу, почти слившись, одновременно проходят в дверь. Я всматриваюсь в его глаза: кто он — обладатель или одержимый? Или и то и другое вместе? И что случается, когда мужчина встречает женщину, которая является одновременно неподвижным предметом и непреодолимой силой? Единственное, что я могу сказать со всей определенностью, — это то, что Макс сам сделал свой выбор. Я надеюсь, что мне хватит мужества сделать мой.
Воспоминание об этих строчках позволяет мне лучше и крепче спать, особенно теперь, когда я поставил склеенную статую Приапа возле моей кровати. Но тем не менее бывают ночи, когда мои руки, лежащие на груди, вдруг невероятно тяжелеют — это на меня давит невыносимое бремя сновидения. Я поднимаю взгляд и вижу похотливого призрака — не Макса ли? — и над ним огромное тело, неотчетливо нависающее, но массивное, готовое принять меня в недра своей плоти.
