Женечка вышла в другую комнату, села в кресло, чувствуя себя безмерно усталой, и не заметила, как заснула.
Она проспала весь вечер и всю ночь и проснулась на постели, заботливо укрытая одеялом, чувствуя запах моря через открытую дверь балкона. Привстала, огляделась. Бутылок не было — и вообще в комнате наведен порядок. Она приняла душ, долго плескалась, наслаждаясь освежающими тугими струйками воды.
Дмитрий и Виктор, умытые, выбритые, чисто одетые и почти свежие, мирно пили апельсиновый сок и ждали ее.
Женечка вошла с улыбкой: она была рада видеть их обоих живыми и здоровыми.
— Как ты здесь? — спросила она Дмитрия.
— Да… Все деньги проиграл в казино, дебоширил немножко, меня выкинули. Кроме обратного билета на самолет у меня ничего нет. Скорей бы домой. Пробрался тайком сюда и вот третий день живу. Слава богу, тут не вмешиваются в частную жизнь. Я делаю вид, что меня здесь нет, и обслуга это понимает и тоже делает вид, что меня здесь нет.
— И вы все эти дни пили как сапожники?
— Пили, — сокрушенно повинился Дмитрий.
Женечка понимала, что Виктору не терпится объяснить, расспросить. Покаяться, может быть. И решила помочь ему:
— Что сидишь такой мрачный? Я все знаю.
— Я тоже, — сказал Дмитрий. — Он мне рассказал. Сначала я хотел его убить, но потом подумал, что на его месте я, возможно, захотел бы сделать то же самое. А потом мы оба подумали, что ты должна вернуться. То есть с утра мы не верили, что ты вернешься, и напивались с горя, но к вечеру опять верили, что ты вернешься, и напивались с радости.
— Ну вот, вернулась.
— Ты что же, простила меня? — спросил Виктор.
— Когда человек сходит с ума, разве он виноват? Ты просто временно сошел с ума.
— Я ему то же самое сказал, — согласился Дмитрий. — А еще деловой человек! Когда хотят убить по-настоящему, разве так убивают? Поручить это первому попавшемуся, кошмар какой-то! Кстати, ты была с ним?
— Да.
— Где вы были?
— Ездили в Нью-Йорк. Он там живет.
— Ну и осталась бы там, — сказал Виктор.
— Я хотела. Не получилось.
— Он не захотел?
— Да.
— Я его понимаю. Скажи, с кем ты хочешь быть, со мной или с Дмитрием? Как скажешь, так и будет.
— Если честно, я устала. Я думаю, что мне пора перестать причинять вам боль. Я ухожу от вас, ребятки.
— Наконец-то, — обронил Дмитрий со вздохом.
Виктор молча согласился с ним.
Глава 13
Прошло три года.
Женечка вернулась к маме, та была очень рада, потому что начала вдруг прибаливать.
— Так и думала, — ворчала она, — что даже до пенсии не доживу.
— Перестань, — упрекала Женечка. — Лучше сходи к врачам и проверься.
— Что они понимают, твои врачи! — говорила Любовь Юрьевна.
А боли не проходили. Но и не усиливались, поэтому Любовь Юрьевна терпела, на глазах худея, теряя аппетит; лицо приобрело желтоватый оттенок. Женечка не выдержала и чуть ли не насильно повезла ее в больницу. Там Любовь Юрьевну осмотрели и рекомендовали немедленно лечь на обследование. Любовь Юрьевна заупрямилась: она даже никаких вещей с собой не взяла, даже зубной щетки у нее нет.
— Через час я тебе все привезу, — сказала ей Женечка.
Съездила домой, вернулась, Любовь Юрьевна была уже в палате, сидела на койке поникшая, сдавшаяся. У Женечки сердце сжалось от предчувствия. Поговорив с ней, она нашла лечащего врача, которого уже назначили матери. Им оказался высокий приятный мужчина лет сорока с пышными волосами, украшенными равномерной сединой. Звали его (Женечка предварительно узнала у медсестры) Вадим Сергеевич.
— Пока ничего сообщить не могу, — сказал он. — Нужен детальный осмотр, обследование. Приходите послезавтра.
Диагноз, который она узнала через день, ее ошеломил.
— И ничего нельзя сделать?
— Мы попробуем, — сказал Вадим Сергеевич. — Но болезнь очень, очень запущена. Извините за жестокость, но я давно занимаюсь этим. И не раз видел, как человек сгорает буквально за месяц.
— Этого не может быть! — сказала Женечка.
Врач молчал.
Женечка заплакала.
Вадим Сергеевич стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.
Кое-как Женечка успокоилась: ведь нужно идти к матери, нужно быть веселой и бодрой.
И она вошла в палату бодро и весело.
Стала говорить о каких-то пустяках, пытаясь развеселить мать.
Но Любовь Юрьевна смотрела на нее уныло, тяжело.
— Боюсь я за тебя, Женька, — вдруг сказала она.
— С какой стати?
— Никак ты не повзрослеешь. Любой тебя обманет, любой вокруг пальца обведет.
— Ты еще про розовые очки скажи.
— И скажу.
— Нету их, мама, — вздохнула Женечка, понимая, что надо утешить Любовь Юрьевну. — Больше нет. Я прекрасно вижу, что в жизни все подлецы и сволочи.
— Ну и слава богу! — обрадовалась мать прозрению дочери. Но тут же встревожилась: — То есть как это все? Ты в крайности не впадай тоже! Есть все-таки приличные люди, хоть и мало. Вот врач мой, Вадим Сергеевич, очень хороший человек! Заботливый, внимательный. Интересно, женатый он или нет? По возрасту должен быть женатый. Но они в этом возрасте часто и разведенными бывают. И если такой мужчина встречает молодую женщину, он ее потом до смерти на руках носит!
Женечка в душе усмехнулась наивным рассуждениям матери. Она понимала, что той хочется видеть ее устроенной, определившейся. Но почему мать говорит с нею так, словно уже прощается? Неужели чувствует? Неужели — знает? Господи, как же ей тяжело в таком случае!
…Последние недели и дни Любови Юрьевны были и впрямь тяжелыми. Уже она не могла обходиться без наркотических инъекций, большую часть времени проводила в забытье или полусне.
И однажды ночью, когда Женечка сидела рядом с ней и при тусклом свете ночника читала книгу, Любовь Юрьевна во сне зашевелилась, приподняла руку. И — затихла. Женечка побежала к дежурному врачу, к сестрам.
Но сделать уже ничего было нельзя.
И долгое время после этого Женечка приходила в себя: это было первое большое горе в ее жизни.
Она как-то потускнела, замкнулась. На работе отбывала служебные часы, дома читала или смотрела телевизор. Три раза в неделю ходила на курсы английского языка, сама не зная зачем. Еще два раза в тренажерный зал. Надо ведь как-то занять время.
При этом все более или менее дееспособные мужчины ЦНИИР-ИУХЗ, включая нахальных и охальных охранников, возжелали вдруг утешить Женечку в ее сиротстве. Если раньше они только глазели на нее и самое большее, на что решались, это назвать ее «наша красавица», то теперь произошло то, о чем она когда-то мечтала: разомкнулся круг, кончилось колдовство, все стали воспринимать ее обычной женщиной. Красивой — да, но все-таки обычной, доступной, с которой все может быть, если она захочет. Но она не хотела. Она впала в какой-то душевный анабиоз.
