Ведь сказал же Эпифокл, что Солон лишь по происхождению принадлежал к знатному роду, а по состоянию родителей считался, как и Гермий, из среднего сословия, однако он самостоятельно сумел дойти до вершины власти и человеческой мудрости, о чем только может мечтать каждый из смертных.
Клеида же, наморщив от старания лоб, между тем обдумывала тот из законов Солона, который уничтожал обычай давать за невестой богатое приданое, а разрешал приносить невесте в дом жениха лишь три гиматия денег да вещи из домашней обстановки не слишком большой ценности.
Как это на самом деле было мудро и справедливо во времена, когда многие мужчины повадились жениться на девушках без любви, а только из-за приданого, сделав священный брак отдельным торговым предприятием!
Клеида покосилась на Гермия — нет, у них все будет как надо: они будут любить друг друга, помогать в радости и в горе, растить умненьких и послушных детей.
Кстати, один из законов Солона, записанный на деревянных табличках, предписывал невесте в день свадьбы давать поесть айвы и непременно запереть ее с женихом наедине, чтобы они сразу же проявили свою любовь друг к другу,
И Клеида принялась представлять, какой же будет первая брачная ночь у них с Гермием, и вскоре так увлеклась, что вовсе перестала слушать другие речи Эпифокла.
Признаться, на эту тему девушка могла думать с утра до вечера, и особенно по ночам, и — вот удивительное дело! — ей это почему-то никогда не надоедало.
Сапфо же, тихо улыбаясь про себя, живо представляла в лицах другую историю, рассказанную Эпифоклом о мудром афинском законодателе.
Когда Дионисия — женщина в возрасте — попросила разрешения выйти замуж за знатного молодого человека, Солон ответил ей, что, устанавливая общественные законы, он не может тем не менее переменить законы природы, прибавив, что нельзя допускать в справедливом государстве запоздалых, безрадостных брачных союзов, которые не выполняют главных, полезных целей брака.
Как же это верно и мудро!
Сапфо вдруг обнаружила, что может совершенно спокойно думать о себе и Фаоне, причем в прошедшем времени, словно юноша уже уехал в Афины, а не бродил до сих пор где-то в гневе по здешним лесам.
И даже представлять себя в роли Дионисии и испытывать удовлетворение от ответа на свой невысказанный вслух вопрос, который давал ей сейчас Солон устами Эпифокла.
Слушая рассказы Эпифокла, Сапфо то и дело представляла теперь в этом городе Фаона, радуясь, что юноша своими глазами скоро увидит более справедливое государственное устройство, нежели то, что существует у них на Лесбосе, и даже сам вскоре, став эфебом, будет принимать участие в общественной жизни.
Можно ли лишать мальчика подобного будущего из-за каких-то женских прихотей или даже страстей?
О, нет, это было бы слишком жестокой несправедливостью!
Да и Филистина теперь, похоже, переключилась на свою собственную судьбу, перестав постоянно заводить с Сапфо диалоги об отъезде Фаона.
Последний раз она уже вообще перешла всякие границы и принялась сочинять что-то про свои дурные предчувствия, даже интонациями и голосом подражая Сандре, Сапфо тогда быстро ее раскусила и снова перевела разговор в шутку.
А сама Сапфо, после ночи под крылом Гекаты, словно и вовсе успокоилась и могла уже думать о прекрасном Фаоне без колотящейся, неугомонной музыки в сердце.
— Не скрою, Эпифокл, — произнес Алкей, внезапно останавливаясь на месте. — Твой рассказ о Солоне поразил меня в самое сердце. Вот пример, как много способен сделать для государства всего один человек, если он действительно обладает светлым умом и высокой душой!
И Алкей патетически потряс в воздухе кулаками, словно именно он и был таким человеком или, по крайней мере, собирается им стать.
— Вот что, друзья мои, я понял, что должен сейчас срочно отправляться в столицу, чтобы не пропустить совета, который надумал собрать Мнесий, — я ни в коем случае не должен пропускать такого важного для моего государства дела! — и Алкей слегка ударил себя в грудь. — Наш Мнесий не настолько сведущ в делах политического устройства, чтобы полагаться лишь на свой ум!
— Я так понял, Алкей, что ты являешься сторонником демократии? — поинтересовался Эпифокл.
— А что? Это предосудительно или похвально?
Но Эпифокл не стал напрямую отвечать на этот вопрос и лишь задумчиво произнес:
— Я слышал, что некоторые варвары привыкли поклоняться одному идолу, называя его каким-нибудь труднопроизносимым именем. Мы, свободные греки, тоже почитаем за главного своего Зевса. Но вместе с ним на Олимпе находится место для множества других богов, и каждый отвечает за свой удел и заведует своим делом — разве не так? Мне кажется, на Олимпе существует особая демократия, с которой берет пример Солон и другие мудрые правители.
— Как бы ни было, но я могу сказать определенно, что ненавижу таких двуличных тиранов, как Питтак, и в то же время ничуть не меньше презираю охлократию — власть толпы, потому что считаю ее еще худшим злом, — ответил Алкей. — А сейчас я сделаю так: на время покину ваше общество и отлучусь в столицу, но завтра вернусь сюда снова.
«Зачем?» — чуть было не спросила Сапфо, но вовремя удержалась от столь невежливого вопроса.
Особенно Сапфо почему-то не хотелось, чтобы Алкей сейчас ответил что-нибудь в том духе, что не в силах пробыть в разлуке с ней больше одного дня, или еще какой-нибудь поэтической строкой, которые всегда у него были наготове на языке.
Но Алкей и сам почувствовал, что нужно как-то объясниться, и торопливо добавил:
— Мне все же хочется проводить моих дорогих друзей с надлежащими почестями. И потом, я ведь обещал Леониду сочинить в честь него гимн, который прославит его как великого путешественника!
Эпифокл, выразительно хмыкнув, посмотрел на Алкея, и тот понял значение этого взгляда и вспомнил про другое свое обещание.
— Сейчас у меня в работе также находится поэма о свойствах времени и часах, изобретенных нашим Эпифоклом, — прибавил поэт важно. — А также несколько гимнов, которые прославят его научные открытия, — я пишу их по специальному заказу.
— Но я раньше думал, что поэты не умеют писать стихи по заказу, — заметил Гермий.
— Разумеется, но ведь речь идет о моих близких друзьях, и поэтому я говорю лишь о заказе моего сердца, — тут же нашелся с ответом Алкей.
А про себя сердито подумал: «Язык мой — враг мой. Вечно всем наобещаю, наговорю гору приятных слов, а потом ведь действительно приходится что-то делать. Нет, нужно впредь быть поосторожнее с обещаниями. Вот Сапфо — она ведь никогда никому ничего не обещает сочинить, и поэтому все так радуются, если она кому-нибудь напишет хоть строчку посвящения. А от меня все ждут стихов, да потом же еще и сердятся, что я слишком долго их сочиняю…»
Но в то время, когда все эти соображения быстро крутились в голове Алкея, ноги его уже шагали по направлению к дому, а язык готовился издать приказание слугам побыстрее готовить повозку и собираться в дорогу, чтобы засветло добраться до столицы.
