— Это точно, — подтвердил Эпифокл. — Мне кажется, что когда-нибудь и философы будут нарочно собирать вокруг себя учеников, прогуливаясь под открытым небом — в лесах или в садах. Если вы не против — я пойду с вами. К тому же мне хотелось бы набрать перед дорожкой одной целебной травы, которая способствует очищению организма и растет только на здешних холмах.
— Пожалуй, я тоже составлю вам компанию. Может быть, мы где-нибудь встретим Фаона и сумеем привести мальчишку в чувство?
— Так пойдемте же! — обрадовался Гермий. — У нас еще есть в запасе целый день, а это не так уж и мало!
Эпифокл с одобрением поглядел на юношу и с непривычной для себя легкостью поднялся со скамьи.
Глава девятая ПРОГУЛКИ
Выйдя на улицу и поглядев на дорогу, ведущую к холмам, Сапфо подумала, что в словах Гермия про огромность одного дня сейчас, как никогда, чувствуется верный смысл.
В эти осенние дни природа преображалась на глазах, и казалось, что буквально с каждым часом знакомые места становились все более неузнаваемыми.
Сейчас Сапфо в который раз поразило, что вокруг виднелось все больше деревьев пусть еще не с багряной и не с коричневой увядшей листвой, но с неуловимой примесью розового в зеленых пока ветвях.
Это был едва уловимый, телесный цвет человеческого тепла, и поэтому деревья, и небольшие кустики, и окрашенные им травинки казались трогательно живыми.
Словно все они тоже чувствовали, догадывались о скорой зиме, о ледяных ветрах и убийственных морозах, но не жаловались, а лишь молчаливо и благодарно розовели в ответ погожему, пусть даже самому последнему, солнечному дню.
Взойдя на пригорок, Сапфо вздохнула полной грудью, посмотрела на свой дом, край крыши которого виднелся в низине, и нелепые события сегодняшнего утра показались ей совершенно нереальными и словно кем-то нарочно выдуманными, чтобы сбить обитателей дома с толка и перед разлукой как следует перессорить друг с другом.
Но ничего не вышло!
Или почти что — ничего, не считая смертельно обиженного Фаона, которого с тех пор нигде не было видно.
Но почему-то Сапфо была твердо уверена, что ничего плохого с юношей не случится, и почти что о нем не думала.
Она вообще испытывала ощущение, что вчера ночью кто-то освободил ее от мучительного, тайного обожания, или хотя бы ослабил его, подарив возможность ровно, свободно дышать.
Эпифокл тоже находился в превосходном настроении.
Во-первых, оттого что впервые за долгое время шел налегке и вспоминал, как же это приятно, а во-вторых, радуясь, что его проблема с содержимым мешка наконец-то разрешилась, и он, оказывается, не настолько «слился» со своим золотом, чтобы нагрешить из-за него перед богами.
Кроме того, ему приятно было беседовать с молодым человеком, который неплохо был осведомлен в вопросах философии — несмотря на то, что Гермий держал за руку невесту, он внимательно прислушивался к речам Эпифокла и задавал вполне дельные вопросы.
Даже словоохотливый Алкей и то несколько притих со своими извечными шуточками и слушал сейчас гораздо больше, чем говорил сам, что было ему не слишком-то и свойственно.
И правда — сегодня Эпифокл был настолько в ударе, желая как-то реабилитироваться перед друзьями за свое утреннее, недостойное мудреца, поведение, что прерывать его рассказы лишний раз никому не хотелось.
После того как Алкей снова вспомнил о Фаоне, который, словно напуганный зверь, сбежал от всех в здешние леса, Эпифокл с энтузиазмом заговорил про Афины и в особенности — о личности Солона — правителя, философа и поэта в одном лице.
Начав с сущей мелочи — а именно с того, что Солон в Афинах издал специальный указ, запрещающий рабам натираться маслом для гимнастических упражнений и любить мальчиков, считая, что таких благородных занятий достойны лишь люди знатного рода, Эпифокл незаметно перешел к другим, более значительным деяниям известного афинского политического деятеля.
— Хочу тебе сказать, Гермий, что Солон в молодости, как раз в твоем возрасте, тоже занимался торговлей, потому что считал позорным пользоваться чужим богатством, и одновременно желал как можно больше узнать об обычаях в других странах, — проговорил Эпифокл, обращаясь к юноше. — Что вовсе не помешало ему позже перейти к более великим делам. Получается, что Солон много путешествовал, как наш Леонид, написал немало стихотворений, как ты, Сапфо, считается мудрейшим среди философов, как я, и в то же время все свои мысли направил к тому, как добиться всеобщего блага, подобно Алкею и его друзьям.
Но больше всего удивил слушателей рассказ о новых законах, изданных в виде поэм, которые не только сочинил, но также уже ввел в Афинах в действие всеохватный Солон.
Прежде всего, Солон, оказывается, издал закон, прощающий земледельцам прежние долги и запрещающий впредь давать деньги в долг «под залог тела», то есть по сути дела отменил в Афинах рабство, и одновременно предпринял необходимые меры по повышению ценности денег.
Затем, Солон отменил все законы Дракона, кроме кары за преднамеренные убийства, находя их излишне жестокими и никчемными.
Из нововведений Солона еще более удивительным было то, что он дал возможность каждому гражданину обсуждать свое дело в народном собрании и одновременно разрешил любому выступать в роли судьи.
При этом сам Солон, несмотря на то что пользуется в Афинах всеобщей славой и огромным влиянием, отказался от единовластия, пояснив, что считает тиранию чем-то вроде пожизненной тюрьмы, из которой нет выхода.
— Вот это человек! Золотые слова! Надо передать их нашему подлому Питтаку, который обещал одно, однако после не побрезговал добровольным заточением! — не выдержал и перебил философа Алкей. — Зато Солон в своем правлении мудро сумел сочетать принуждение со свободой и это может послужить образцом для Питтака, ведь он умеет только красиво говорить, но сам сны видит лишь о приумножении своего богатства и власти.
Но еще больше воодушевил Алкея закон Солона о лишении гражданских прав человека, который во времена междоусобиц не примыкает ни к той, ни к другой партии.
— Я полагаю, это придумано для того, чтобы ни один мужчина не оставался равнодушным и безучастным к судьбе своего отечества и не отсиживался в стороне без всякого риска для себя, мечтая потом примкнуть к любому, кто победит. Вот это по-настоящему мудро! — воскликнул Алкей.
Но не только один Алкей, а каждый на себе чувствовал, что рассказ Эпифокла о делах великого Солона заметно бодрил душу и словно очищал ее от ненужных сомнений, действуя наподобие особого целебного снадобья.
Гермий про себя думал о том, что, несмотря на советы отца, который считал, что нет никакого смысла отвлекаться от торговых дел, приносящих конкретную, ощутимую пользу, на какие-либо другие занятия, он все равно будет находить время и силы заниматься политикой, поэзией, философией, и вообще постарается быть во многом похожим на Солона.
