До Семёнова наконец дошло, кто перед ним.
— Васька! — сумасшедшим голосом заорал он. — Живой?! Живой! И всё такой же балда!
Он кинулся обнимать Василия, с разбегу поцеловал в шею, больно стукнув фотоаппаратом по спине, стал охлопывать ладонями по плечам.
— Вот ты где! Седой совсем! И уже старлей! А я тебя искал на всех фронтах, но среди рядовых. Не думал, что ты в командиры выйдешь, извини. Ты здесь где? Как?
— Формирую свой батальон, — радостно ответил Одиноков.
— Ты комбат?! Спятить можно. А кажется, мы только вчера…
Одиноков усмехнулся, указал на шпалу в петлице шинели Семёнова:
— Я вижу, ты сам уже капитан.
— Я старший политрук! Корреспондент газеты «Красноармейская правда». В твоём батальоне получают нашу газету?
— Конечно! Какой вопрос! Но «Красную звезду» любят больше.
— Это ещё почему?
— Бумага мягче.
— Ах ты мерзавец! Мы, журналисты, рискуем жизнью, собирая материал для газеты, а вам лишь бы бумага была мягче.
— О, вы рискуете жизнью! Молчу, молчу.
— Идём куда-нибудь. Чего стоять возле этих руин?
— Это же часовня Александра Невского.
— И что теперь? Ночевать возле неё? Мы даже внутрь влезть не сможем.
— Тогда ко мне. Посидим нормально…
— Только сначала покажи мне, где штаб танкистов. Ехал с кашеварами, они меня тут сгрузили, свои котлы куда-то повезли, а сами не знают, где штаб. А мне надо перекинуться парой слов с Пал Палычем Полубояровым.
— Танкисты? Идём, покажу. А ты надолго туда?
— Пока не знаю. Да не, дело небольшое.
Они отправились в путь. Мирон излагал историю, почерпнутую из энциклопедии:
— Когда Иван Грозный, чтобы вышибить немчуру с наших западных областей, затеял Ливонскую войну, то в Старице устроил свою ставку. Несколько лет тут сидел. Мог и столицу сюда перенести!
— Сюда столицу нельзя, — подумав, опроверг Василий. — Тут в сезон — комаров тучи.
— Ну так он и не перенёс, — легко согласился Мирон. — Умный был царь.
Шли мимо монастыря. Одиноков показал:
— Вот ворота. За ними мои владения. Если задержишься у танкистов, приходи сюда и спрашивай меня. У кого угодно. Меня все знают, проведут.
— Надо же, Одиноков — комбат! Я, кстати, Сашку Иваниди нашёл. Он сержант, и всё там же, на Западном фронте. Командиром у него Курочкин. Герой! Статью о нём писал.
— Знаю Курочкина, за линию фронта с ним ходил. Хороший парень… Да, а помнишь, мы когда с тобой и Сашкой раненым драпали из Кузьминки, то жили несколько дней в скиту?
— Конечно, помню. Отец Димитрий там был. Картошку от нас прятал, придурок.
— Я рядом с теми местами побывал позже, с Курочкиным, в деревеньке Дамиановке. Этот Димитрий оттуда родом, и никакой он не монах, а натуральный дезертир.
— Кузьминка, Дамиановка… Вся наша русская топонимика — сплошной список святых. Да тебя же там шарахнуло… — Мирон с опаской посмотрел на Василия. — Разобрался со своими видениями? Помнишь, тебя вроде Господь посетил?
Василий смущённо засмеялся:
— Посетил… Одарил… Приходится отрабатывать.
— Что, до сих пор? Ты… как? Не прошло? — Мирон был озабочен.
— Успокойся, дружище. Я ж говорю, получил дар Божий. Теперь спасаю людей. Кого делом, кого словом. Очень это трудно… Знаешь, я ни с кем этого не обсуждаю. Только Загребский знал, батальонный комиссар. Вот он мне верил! Не удивлюсь, если встречу его тут. Он ужом извернётся, а ко мне в батальон как-нибудь да переведётся… Если узнает, где я… Других, кто мог бы поверить мне, уже нет с нами. Но хоть и в тайне я храню дела свои, а слухи — ужас какой-то. Представь, меня на фронте прозвали Василием Блаженным.
Мирон резко встал, дёрнул Одинокова за рукав, останавливая и его тоже:
— Позволь… Это ты — Василий Блаженный?!
— Да. А что?
— Мне про тебя говорили! Ты же знаменитость! И в штабах, и в частях слышал: «Ах, у нас в войсках, мол, есть Василий Блаженный, святой». Не, не может быть. Ты?..
— Я. Аз есмь. Что с тобой?
— Извини, это надо переварить. Про тебя такое говорят… Что правда, что нет?
Они зашагали дальше. Вася коротко изложил свою версию «правды».
— Конечно, — с сожалением сказал Мирон, — для нашей газеты здесь темы нет. Никакая вообще газета в Советском Союзе об этом не напишет. К примеру, на Донском фронте несколько человек рассказали мне о явлении Богородицы. Якобы видели её с разных точек на нейтральной полосе. Ну и что? Мало ли какие рефракции бывают в атмосфере.
— Понятно. В моём случае то же самое: мало ли какие отклонения бывают в мозгу.
— Не обижайся, но редактору я даже говорить об этом не буду.
— Мирон, да разве я просил сообщать обо мне в газете? Это же таинство…
Сзади раздался крик:
— Молодые люди! Молодые люди! Товарищи военные!
Они обернулись. Их догонял худой пожилой человек с седой бородой, в коротком драповом пальто до колен, из-под которого виднелось что-то вроде длинной юбки. На голове его была круглая чёрная шапочка.
— Вам точно мы нужны? — поинтересовался Мирон.
— Да. Мне там, у ворот, сказали, что один из вас комбат Одиноков.
— Я комбат Одиноков, — ответил Василий.
— У меня к вам разговор.
— Мы идём к танкистам, — сказал Василий. — Присоединяйтесь, по пути поговорим.
Они зашагали по деревянному мосту.
— Вас как зовут полностью?
— Вассиан Андреевич.
— А я отец Георгий. Можно Георгий Анатольевич, если вам непривычно.
— Нам всё равно.
— Вассиан Андреевич, я узнал, что вы исповедуете красноармейцев.
— Ха-ха! — отреагировал Мирон.
— Интересно, — заметил Василий. — От кого и как вы это узнали?
— Я не могу открыть вам тайну исповеди.
— Спасибо, уже понятно. Так что?
— Вы делаете это или нет?
— Не знаю. Я командир, и провожу беседы со своими людьми. Если вы желаете называть это исповедью, я не стану спорить.
— Говорите ли вы о грехах человеческих и об устройстве душ после смерти?
Мирон корчился от смеха. Он по-прежнему был далёк от религии и не привык относиться к попам серьёзно.
— Товарищ отец, — сказал он, — вы не можете открыть нам тайну исповеди, а мой друг не может открывать вам военную тайну, о чём он говорит с бойцами.
