— Скажите, лейтенант, можете вы припомнить этот период войны с некоторой ясностью?
— Да, конечно.
— Превосходно. Давайте посмотрим, нет ли у нас расхождений. Вы получили устный приказ от вашего командира, оберста фон Линденау, занять позицию возле Оленино, так как противник в одном месте прорвался и в обороне образовалась брешь. Шла она, если быть точным, вдоль железнодорожной линии в двух километрах к востоку от Оленино…
— Какой линии? — спросил один из судей.
Это не имело ни малейшего значения, и он ничуть не интересовался ответом, но если время от времени задаешь вопрос, впечатление создается благоприятное.
— Какой линии? — повторил пришедший на сей раз в замешательство доктор Бекман.
Он принялся торопливо листать документы, досадливо и нетерпеливо бормоча под нос: «Какой линии?»
Лейтенант Ольсен с минуту наблюдал за ним.
— Собственно говоря, это была линия Ржев — Нелидово, — подсказал он.
Доктор Бекман раздраженно повернулся к нему.
— Подсудимый должен говорить, только когда к нему обращаются! — рявкнул он. И повернулся с поклоном к судьям.
— Это была линия Ржев — Нелидово, — сказал он, пожав плечами. — Просто-напросто ветка.
— Прошу прощения, — вмешался Ольсен, — но, между прочим, это магистраль Москва — Рига.
На бледных, впалых щеках доктора проступила чуть заметная краска.
— Я уже объяснил подсудимому, что он может говорить, лишь когда к нему обращаются.
— Как угодно, но я полагал, что нам нужны точные данные.
— Данные у нас точные! Возможно, эта линия казалась вам очень важной, но в наших глазах она совершенно незначительна.
— И тем не менее, — упорствовал Ольсен, — это очень важная магистраль с двумя колеями, тянущаяся примерно на тысячу километров.
— Нас не интересует, далеко ли она тянется, и две колеи там или одна, — ответил доктор, барабаня пальцами по своим документам. — Если я говорю, что ветка, значит, так оно и есть. Вы ведь сейчас в Германии, а не в каком-то советском болоте. А здесь совсем не те мерки, что в России. Но оставим эту совершенно неважную железнодорожную линию и вернемся к фактам! Вы получили приказ от своего командира занять позицию к востоку от Оленино, и вам было сказано, что никакая сила — повторяю, никакая, ни бог, ни дьявол, ни вся Красная армия — не должна сдвинуть вас оттуда. Вы должны были окопаться и оборонять свою позицию с фронта и с флангов. Это так?
Ольсен ссутулился и что-то пробормотал под нос.
— Да или нет? — выкрикнул доктор Бекман. — Прошу подсудимого ответить!
— Да, — сказал Ольсен.
Доктор Бекман торжествующе улыбнулся.
— Прекрасно. Достигнув согласия относительно полученных вами приказов, мы можем продолжить изложение событий, чтобы дать суду представление о вашей необычайной трусости и неспособности исполнить свой долг. Ваша рота сражалась как пехотная, но вы командовали далеко не обычной ротой. Она получила сильное подкрепление — можете поправить меня, если я ошибаюсь. Повинуясь полученным указаниям, к вам присоединилось отделение танков, вооруженных противотанковыми орудиями, а также отделение саперов с легкими и тяжелыми огнеметами. Может, сами скажете суду, какова была точная численность вашей роты?
— Конечно, — сказал Ольсен. — Кроме подкрепления, о котором вы только что упомянули, у нас было двести пятьдесят человек. В общей сложности около трехсот.
— Думаю, никто не назовет это малой ротой, — негромко произнес доктор Бекман. — Наоборот, она была очень усиленной, вы не находите?
— Я не собираюсь спорить с вами, — согласился Ольсен.
— Может, скажете, какое у вас было вооружение?
Лейтенант Ольсен вздохнул. Он начал смутно догадываться, куда заводят его вопросы прокурора. Взглянул на судей. Один из них снова закрыл глаза, председатель рисовал в своем блокноте ряды динозавров.
— У нас было два противотанковых орудия калибра семьдесят пять миллиметров, два миномета калибра восемьдесят и три — калибра пятьдесят; кстати, русских. Потом два крупнокалиберных пулемета, четыре тяжелых огнемета, четыре легких. У всех командиров отделений были автоматы. У некоторых солдат были винтовки. У саперов, разумеется, были мины, гранаты и все такое прочее.
Доктор Бекман слушал это перечисление, склонив голову набок.
— Поздравляю. У вас превосходная память. Именно так и была вооружена ваша рота. Должен сделать одно замечание, количество автоматов у вас было гораздо выше среднего. Больше ста, и, несмотря на это, ваше поведение можно назвать только постыдной трусостью.
— Это неправда, — негромко произнес Ольсен.
— Вот как? — Доктор Бекман приподнял бровь. — Позволю себе не согласиться, лейтенант. Кто отдал приказ роте отступить? Кто-нибудь из солдат? Унтер-офицеров? Или вы, командир роты?
— Приказ отдал я, — признал Ольсен. — Но лишь потому, что к этому времени рота была смята.
— Смята? — переспросил доктор Бекман. — У вас очень странное представление о значении этого слова, лейтенант! В моем понимании оно означает уничтожение — полную гибель. Однако ваше присутствие здесь доказывает без тени сомнения, что рота не была уничтожена. А полученные вами приказы, лейтенант — позволю себе повториться — полученные вами приказы были совершенно определенными, разве не так? Ни бог, ни дьявол, ни вся Красная армия.
Лейтенант Ольсен без особой надежды взглянул на судей.
— Можно, я расскажу суду о событиях, имевших место второго февраля сорок второго года?
Спавший судья проснулся и беспокойно огляделся; опять он упустил что-то. Председатель дорисовал последнего динозавра и взглянул на часы. Он уже проголодался и заскучал. У него было много таких процессов, тривиальных, никчемных, где его судейские способности не находили никакого применения. Давно пора решать такие дела закулисно, в административном порядке, не устраивая этой нелепой болтовни в суде. А Бекман… судья сверкнул на него глазами. Что за игру затеял этот болван, почему затягивает дело таким занудным образом, хотя уже время обеденного перерыва? Всей этой чушью с трусостью перед лицом противника. Кому нужна высокая драма, если не ход процесса заранее предрешен?
— Можно, — разрешил он. — Только, пожалуйста, покороче.
— Благодарю. Буду по возможности краток. — Ольсен снова обратил взгляд на Бекмана. — После четырех дней и ночей непрерывных боев от роты в триста человек уцелело девятнадцать. Все тяжелые орудия были уничтожены. Боеприпасы кончились. В исправном состоянии оставались только два легких пулемета. Было бы самоубийством оставаться там с девятнадцатью людьми и без орудий. Мы сражались с превосходящими в пятьсот раз силами. Русские были и впереди, и сзади, мы подвергались непрестанным атакам. Оставаться, когда не было никакой надежды, было бы безумием и подрывным актом — бессмысленным выбрасыванием на ветер девятнадцати жизней, хотя они еще могли пригодиться Германии.
