Несмотря на деформированное плечо было в этом человеке некое холодное достоинство, характерное для многих Пристов, которое часто ошибочно принимали за гордость. Зеленые, как у всех Пристов, глаза, казавшиеся пронзительными и неприятными у Кэролайн и дерзкими у Джима Приста, на лице Дина были удивительно мечтательными и привлекательными.
— Так ты находишь меня красивым? — спросил он, садясь на другой камень и улыбаясь ей. Голос у него был красивый — мелодичный и ласковый.
Эмили покраснела. Она знала, что разглядывать людей — дурной тон, и совсем не находила Дина Приста красивым, а потому обрадовалась, когда он не стал настаивать на ответе, но задал новый вопрос:
— Ты знаешь, кто твой благородный рыцарь-спаситель?
— Я думаю, вы, должно быть, Кри… мистер Дин Прист. — Эмили снова вспыхнула от смущения. Она едва не совершила новую ужасную бестактность.
— Да, Кривобок. Нет необходимости избегать этого прозвища. Я слышу его достаточно часто. Такое уж у Пристов представление о юморе. — Он рассмеялся довольно неприятным смехом. — Причина довольно очевидна, не так ли? В школе меня никогда иначе и не называли. Как случилось, что ты соскользнула с этого утеса?
— Я хотела достать вот это, — сказала Эмили, помахав своей астрой.
— И ты ее достала! Ты всегда добиваешься того, чего хочешь, даже когда смерть входит тонким клином между тобой и твоей целью? Думаю, ты родилась под счастливой звездой. Я вижу признаки этого. Если эта большая астра заманила тебя в опасную ловушку, она же стала твоей спасительницей, ведь я увидел тебя, когда наклонился, чтобы рассмотреть ее поближе. Она привлекла мой взгляд своим размером и цветом. А иначе я прошел бы мимо, и ты… что стало бы с тобой? Чья ты? Кто позволяет тебе рисковать жизнью на этом опасном берегу? Как тебя зовут… если у тебя есть имя! Я начинаю сомневаться в том, что ты обычная смертная… как я вижу, у тебя остренькие ушки. Неужели меня завлекли в мир эльфов, и я скоро обнаружу, что незаметно пролетело двадцать лет и что я старик, давно потерянный для мира смертных, и компанию мне может составить лишь скелет моей собаки?
— Я Эмили Берд Старр из Молодого Месяца, — сказала Эмили довольно холодно. Она начинала болезненно реагировать на замечания о ее ушах. Сначала отец Кассиди обратил на них внимание… а теперь вот Кривобок. Неужели они действительно какие-то странные?
Однако Кривобок понравился ей… определенно понравился. Было в этом человеке что-то необычное и очень привлекательное. Эмили никогда не испытывала никаких сомнений относительно людей, которых встречала. Всего за несколько минут она обычно решала, нравится ей человек, или вызывает у нее неприязнь, или она к нему равнодушна. И теперь у нее появилось странное чувство, как будто она уже много лет знакома с Кривобоком… быть может, просто потому, что ей показались такими долгими те минуты, когда она лежала на крошащейся земляной глыбе, ожидая его возвращения. Он не был красив, но ей понравилось его худое умное лицо с притягивающими зелеными глазами.
— Так ты та юная особа, которая гостит на Старой Мызе! — воскликнул Дин Прист с некоторым удивлением. — Значит, это моя дорогая тетя Нэнси должна была лучше следить за тобой… моя дражайшая тетя Нэнси.
— Я вижу, вы не любите бабушку Нэнси, — сказала Эмили сдержанно.
— Какой смысл любить леди, которой я не нравлюсь? Ты, вероятно, уже узнала, что моя почтенная тетушка терпеть меня не может.
— О, я не думаю, что она так уж плохо к вам относится, — сказала Эмили. — Она, должно быть, видит в вас и что-то хорошее: она говорит, что вы единственный Прист, который попадет на небеса.
— В ее устах это не было комплиментом, что бы ты по своей наивности об этом ни думала. Так ты дочь Дугласа Старра? Я знал твоего отца. В юности мы с ним вместе учились в учительской семинарии… потом наши пути разошлись… Он пошел в журналисты, я поступил в Магилл[74]. Но он был моим единственным другом в годы учебы… единственный мальчик, уделявший внимание Кривобоку Присту, хромому, горбатому, не игравшему ни в футбол, ни в хоккей. Эмили Берд Старр… Старр должно было бы стать твоим именем, а не только фамилией. Ты похожа на звезду[75]… у тебя в своем роде лучезарная индивидуальность, освещающая тебя изнутри… твоим обиталищем должно быть вечернее небо, сразу после заката… или утреннее небо, перед самым восходом солнца. Да, тебе больше подошло бы утреннее небо. Пожалуй, я буду называть тебя Звездой.
— Это значит, что вы считаете меня хорошенькой? — прямо спросила Эмили.
— Ну, мне как-то не пришло в голову спросить себя о том, хорошенькая ты или нет. Ты думаешь, что звезда должна быть хорошенькой?
Эмили задумалась.
— Нет, — сказала она наконец, — это неподходящее определение для звезды.
— Я вижу, ты мастер слова. Конечно, неподходящее. Звезды радужные… пульсирующие… эфемерные. Не часто можно встретить звезду из плоти и крови. Думаю, я подожду тебя.
— О, я уже готова идти, — сказала Эмили, вставая с камня.
— Хм… Я не это имел в виду. Впрочем, неважно. Идем, Звезда… если ты не против шагать чуть помедленнее. Я выведу тебя… во всяком случае, с этой пустоши… но не знаю, рискну ли я зайти сегодня на Старую Мызу. Я не хочу, чтобы тетя Нэнси испортила впечатление от нашей встречи с тобой. Так ты не считаешь меня красивым?
— Я этого не сказала! — воскликнула Эмили.
— Вслух — нет. Но я умею читать мысли, Звезда… так что, если не хочешь, чтобы я о чем-нибудь знал, никогда об этом не думай. Боги дали мне этот талант… когда обделили меня всем остальным, чего я хотел. Ты не считаешь меня красивым, но думаешь, что я славный. А себя ты считаешь хорошенькой?
— Немного… с тех пор как бабушка Нэнси разрешила мне носить челку, — откровенно призналась Эмили.
Кривобок Прист состроил гримасу.
— Не употребляй это слово. Оно даже хуже, чем турнюр. Челки и турнюры — слова, которые причиняют мне страдание. Мне нравится эта черная волна, разбивающаяся о твое белое чело… но не называй ее челкой… никогда больше не называй.
— Да, это действительно очень некрасивое слово. Я, разумеется, никогда не употребляю его в моих стихах.
Так Дин Прист узнал, что Эмили пишет стихи. Он также узнал почти все остальное о ней за время той приятной прогулки в напоенном запахом хвои вечернем сумраке. Твид шел между ними, изредка осторожно касаясь носом руки хозяина, а в деревьях над их головами насвистывали в последних отблесках заката жизнерадостные малиновки.
С девятью из каждых десяти собеседников Эмили оставалась скрытной и сдержанной, но Дин Прист был отмечен печатью душевного родства, и она мгновенно поняла это. Он имел право войти в ее внутреннее святая святых, так что она, без всяких оговорок, позволила ему это и говорила с ним совершенно откровенно.
