«Защита границ, сношения с другими странами еще долго будут делом опасным. Так что на наш век и на век наших детей хватит не только мирного труда, но, боюсь, и войн. Как-то мы уживемся еще с внешним миром….»
«Падший мир, — вспомнилось Энкино. — Нет, думаю, до этого не дойдет. Мы не хотим обособиться и закрыться от всего, до полного неведения о том, что происходит вокруг. Иначе наступит вырождение…»
Многое тревожило Энкино в будущем. И неизвестность, и то, что он уже сейчас мог предвидеть, и чего опасался.
«Для кого я пишу? — думал он, прерываясь. — Успеют ли вырасти те, для кого я это пишу, и будут ли они такими, как я о них думаю?».
Сожженные дома вокруг замка зарастали кустами и травой. Вместо голых закопченных стен его окружали теперь дичающие сады и зазеленевшие, диковинные руины. Впрочем, садам старались не давать одичать, просто у поселенцев не до всего доходили руки. Прошел год.
Замок был обжит целиком. Он до сих пор служил общим домом, но не один зал, как когда-то, а расположенные рядом покои.
Во дворе женщины варили в большом чане грушевое варенье. Неподалеку сушилось на веревках белье. Дети вертелись поблизости, чтобы не упустить пенки. За этой веселой работой Ирица была рассеяна и невесела. Прошло то время, когда она, лесовица, не знала, что такое ухват. Она умела все, что умела любая женщина. Пряхой же Ирица оказалась самой искусной в Пристанище, потому что это искусство было у нее прирожденным.
— Не грусти, подруга. Они скоро вернутся, — с сочувствием сказала Ирице Лин.
Словечко «подруга» женщины Пристанища подхватили от Иллы. Ирица отвела взгляд.
— Скучаешь по мужу? — шепотом спросила Лин.
Ирица старалась не подавать виду: не только она скучала по любимому. И все же иной раз она не могла заставить себя думать ни о чем другом. Берест был теперь далеко… Он не знает даже того, что у них с Ирицей скоро родится сын. Ирица поняла, что зачала мальчика, лишь спустя неделю после его отъезда.
Берест с друзьями много говорили о том, что Пристанище не может быть закрытым, затерянным княжеством, каким был удел Князя Тьмы.
Это был непростой разговор. Бывшие рабы, Снодрек и его маленькая дружина — они ничего не знали о большом мире. Выбор им все равно приходилось делать вслепую. Тем тяжелей ложилась ответственность на самого Береста и его советчиков: Энкино, Зорана, Иллесию, все еще тяжело больного Хассема.
Берест не устраивал никаких совещаний. Он привык разговаривать на ходу: и по дороге с поля, и когда вскапывали сады. За короткой передышкой и за едой он подходил к друзьям.
— Смотри, Зоран, что… Мы живем на чужой земле. И разбойники, и любой сосед может сунуться к нам, и нам не у кого будет искать защиты. Нам защита — только наши клинки, а нас мало. Наемники из Мирлента уже проведали сюда дорогу. Пристанищу нужен договор с соседями о мире.
— Со слабыми не заключают договоров о мире, — отвечал Зоран, покачав головой.
— Замок — наша единственная крепость, — продолжал Берест. — Да мечами владеют только десятка три — те, что раньше были невольниками для боев на ристалище. Учить остальных некогда: встанет вся работа, а мы не то чтобы богаты… Но я не хочу, чтобы мы оказались легкой добычей для любого, кто на нас наткнется. А еще… — в раздумье говорил Берест, — еще там, в большом мире, искусные мастера, книги, корабли. Нам все это надо.
Энкино усмехался краешком губ: «Нам все это надо!».
— Если бы найти просвещенного сюзерена…. - предположил он. — Возможно, мы бы могли платить подать или нести умеренную воинскую повинность. Король Годеринга, например, наш сильнейший сосед. Объяви он, что признает Пристанище как вассальное княжество… Но, Берест, тут много тонкостей, — объяснял Энкино. — Годеринг верен Вседержителю. Я не знаю, как с точки зрения канонического вероисповедания будет расценен твой брак с лесовицей. И вот это, — он коснулся ладони Береста, на которой навек остался отпечаток хватки Князя Тьмы. — И еще я не очень ясно понимаю, что за вера у нас в Пристанище? — Энкино пожал плечами. — Конечно, полевицы, которые пляшут ночами во ржи, и лесовицы, и прочие порождения земли для нас не боги. Мы учимся жить с ними в согласии, но едва ли наш обычай дарить им ленты можно ставить в один ряд с поклонением Вседержителю. По сути, у нас нет веры или есть у каждого своя, какая кому по сердцу. И я не исключаю, что после подписания вассального договора с Годерингом там не одобрят, как мы верим тут. Точно так же, Берест, я не знаю, как тебе самому понравится, если Пристанищу придется отдать последнюю корову, чтобы заплатить подать лорду, или идти на войну в чужие земли, которые Годеринг намерен присоединить.
Берест кивал. Живя открыто, Пристанище не может не делать уступок мировому порядку. Но пока Пристанище принадлежит всего лишь самому себе, никакой закон не ограждает его от порабощения. Князь Тьмы держал свой город в магическом круге. Но когда Князь был отвлечен битвой со «слабым человеческим магом» Берестом, и невидимая граница исчезла, город пал. Теперь, без магического круга, даже большая шайка разбойников будет опасна Пристанищу точно так же, как большому княжеству — вражеская рать.
Берест думал, что безопасность Пристанища не в том, чтобы сделать попытку затеряться в лесах и в столетиях вновь, а в том, чтобы объявить о себе открыто и воззвать к правде.
Берест, Энкино, Зоран и Снодрек с тремя своими бойцами — это и было первое посольство Пристанища в Годеринг.
Они вышли в дорогу пешком. Маленький отряд рассчитывал продать где-нибудь мечи и купить лошадей или обменяться: в Пристанище было много лишнего оружия.
Хассем остался в Пристанище.
Отказавшись от дикого корня, он на несколько месяцев обрек себя на такие муки, что ему не раз чудилось — душа расстается с телом. Ирица не могла исцелить Хассема, ей хватало сил только облегчить ему невыносимую боль. В бреду Хассем часто просил кого-нибудь найти для него в лесу ту траву, корень которой раньше придавал ему силы. Но Берест держал слово. Все знали: он никому не позволит принести Хассему его зелье. Две самые трудные недели Берест стерег своего друга, не выходя из его покоя, и забросил на это время любые дела. Он, неподвижно сидя на краю постели и опустив голову на руки, думал о той минуте, когда окажется один на один с собой: борьба Хассема окончится смертью, и Бересту всегда придется жить с тем, что не позволил никому облегчить его последние дни ради пустой, призрачной надежды на выздоровление.
Наклоняясь к Хассему, Берест прислушивался, о чем он говорит в бреду.
— Никто не сдвинет его… — с горечью шептал тот. — Некому сдвинуть….
Бересту чудилось в этом что-то знакомое, но он не мог вспомнить, что.
А Хассему казалось, его ведут в каменоломни. На обочине — огромный валун. На валуне часто сидит, сутулясь, большой ворон, старый воронище. Хассему виделся Берест, который клялся: если камень сдвинут — это знак, что Хассем скоро будет свободен.
