Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
— Ага, ты начинаешь интересоваться!
— Просто я понимаю, что единственный способ доказать тебе и твоим друзьям, что вы ошибаетесь во мне, — прийти на эту встречу.
— Она будет в воскресенье.
— А не в субботу?
— В воскресенье, — с нажимом сказала мать Изенгарда.
— Если среди вас затесался астролог, зачем вам нужна я? Ты же знаешь, как я отношусь к попыткам… дисциплинировать Силу.
— И тем не менее дисциплины изучаешь.
Сестра Тринита снова отмолчалась.
— Итак, в воскресенье после Angelus подойди к колодцу на Ратушной площади. Тебя встретят и проводят в нужный дом.
— Хорошо. Но не вини меня за сокрушительный провал твоих замыслов.
— Пока что провалилась ты! Следить надо за доской, а не предаваться мечтаниям! Шах и мат тебе, сестра Тринита. — Она рассмеялась приятным грудным смехом. — Говорю же я — переселяйся в монастырь! Там у тебя будет возможность поупражняться в игре, хоть она и запрещена уставом.
И с тем мать Изенгарда покинула дом общины бегинок. Сестра Тринита проводила ее до крыльца, где резались в зернь двое телохранителей. Кто предоставил в распоряжение настоятельницы этих дюжих молодцов при кистенях и дубинках, сестра Тринита не знала и не хотела знать, однако прекрасно понимала, что, если и в обычную пору женщине небезопасно ходить одной по улицам большого города, то в пору карнавала — особенно.
В последующие дни сестра Тринита не выходила из дому и потому лишена была удовольствия лицезреть многие чудеса праздника. Не видела она ни канатоходца, с факелами в руках танцевавшего на веревке, протянутой от одной из соборных башен до дворца наместника, ни быка, которого гильдия мясников выставила городу, с тем чтобы заколоть и зажарить на вертеле в «жирный вторник», а пока что в ожидании этого события изукрашенного лентами водимого по улицам, а также славную боевую потеху — поединок четырех слепцов в полном воинском облачении, победителю же в награду доставалась откормленная свинья. И не столько потому, что звание ее запрещало развлечения подобного рода. Просто ей было некогда. У нее толпились пациенты с вывихами, переломами, ушибами, ножевыми ранами, не говоря уж о тех, кто переживал прозаические, но от того не менее сильные страдания вследствие непосильного пьянства и обжорства. Короче, она тащила обычное бремя карнавала, который, безусловно, прекрасен, но не для тех, кто осужден наблюдать его изнанку.
И так пришел назначенный день, к которому бегинка никак не готовилась. Она была уверена в бессмысленности и бесполезности предстоящей встречи, и от этого настроение у нее не улучшалось. Она вышла раньше назначенного часа, чтобы успеть засветло, но почему-то промедлила у самого дома, глядя на полустершийся и частично осыпавшийся барельеф на фасаде, изображавший сову, сжимавшую в лапах ключи. Дом был построен до того, как перешел по завещанию к общине бегинок, и принадлежал ей уже давно. Являл ли собой барельеф герб прежнего владельца или некую аллегорию, сестре Трините не было известно. Сейчас разглядеть барельеф, не зная, где он находится, было почти невозможно. Оно и к лучшему, полагала сестра Тринита, меньше поводов к глупым истолкованиям и сравнениям.
Она шагнула прочь и не торопясь двинулась по направлению к Ратушной площади. Правда, по мере приближения к ней точнее было бы сказать — пробивалась.
К ней не особо цеплялись и приставали. Среди веселящихся полно было мнимых «клириков» и «монахинь», и ее, должно быть, тоже принимали за ряженую, хотя она была без маски. Может быть, из-за непринужденности, с которой она передвигалась в толпе. Но сама эта непринужденность и была маской. Карнавал близился к концу, и неистовство праздника достигло апогея. Казалось, никого не осталось в домах, весь город вырвался на улицы и площади, скакал, ликовал и плясал. О, эти танцы! Танцы девушек или почитавшихся таковыми, чьи хороводы змеились по улицам легко, свободно, завлекая; танцы мастеровых, под чьими башмаками, казалось, даже булыжники проседали, а при скачках ставни домов выходили из пазов; танцы шутов в носатых личинах, в колпаках с бубенцами, которые, взявшись за руки, под свист флейт и крик волынок откалывали такие лихие коленца, что дух захватывало, танцы горбунов, карликов, слепцов, хромых и прочих калек под завывание безногих и параличных на папертях, разевавших беззубые рты и звеневших веригами… Сестра Тринита привычно укорила себя за высокомерие и напомнила себе слова Евангелия: «Не будьте унылы, как лицемеры». Если люди именно так понимают радость жизни, не исключено, что именно в этом она и состоит.
Бегинка пробилась на бурлящую площадь, целеустремленно прошагала к каменному колодцу с фигурой ангела, благожелательно взиравшего вниз слепыми ящеричьими глазами, и, сутулясь, прислонилась к краю колодезя.
Был тот самый час перед закатом, когда краски кажутся необычайно яркими, а фигуры и предметы — невероятно четкими. И маски… и хари… и размалеванные лица не сливались в единую карусель, а различались в малейших деталях. Гремели трещотки. Вновь завопили трубы, и ряженые рассыпались, давая дорогу двум шествиям, выступающим с противоположных концов площади. Они предваряли главное действо, которое исконно завершало карнавал и должно было состояться послезавтра. И сейчас герольды упреждали добрых лауданцев, что во второй день недели произойдет великая и страшная битва славного Мясоеда, короля Масленицы, с грозным и непобедимым Голодарем, то есть Великим постом. Оба воителя, стоя на повозках, которые вывезли на площадь шуты, представлялись публике. Мясоед, здоровенный детина в нарочито узкой одежде, которая обтягивала его жиры, в короне из куриных ножек и в ожерельях из колбас, потрясал кухонным вертелом, что в решающей битве должен был служить ему копьем, и ежеминутно прикладывался к пузатой фляге, при этом норовя свалиться на руки окружавших его паяцев в дурацких колпаках. На другой стороне площади грозно простирал руку с пучком розог Голодарь. Нередко этот персонаж представляло чучело, но сегодня это был кто-то из шутовской братии — из-за маски, изображавшей тощую унылую рожу, не разберешь, кто. Он был одет в монашескую рясу и опоясан четками из луковиц. Его свита была наряжена монахами, монашками, причетниками и паломниками. Они звонили в колокольцы, напоминающие те, что носили прокаженные, а присные Мясоеда лупили по горшкам и кастрюлям. Народ же плясал кругом и пел старую песню: «Бьется черный хлеб с индейкой и селедка с колбасой!» Шум стоял адский, а ведь это была только прелюдия к предстоящей битве.
— Сестра Тринита?
Из-за грохота, звона и пения бегинка не расслышала, как к ней подошли. Она обернулась. Рядом с колодцем стоял человек, каких много было в толпе на площади — в пестро-лоскутном плаще и размалеванной маске из соломы, полностью закрывавшей лицо. Голос был не только приглушен маской, но и звучал как-то неуверенно. Очевидно, человек не знал, настоящая ли бегинка перед ним или кто-то из свиты Великого поста.
— Это я.
Человек, видимо, все еще не был убежден и переспросил:
— Кто призвал тебя сюда?
Сестра Тринита также имела все основания подозревать собеседника и отвечала двусмысленно:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
