и уедет столь же таинственно и неизвестно куда, как неизвестно откуда появился в Мельбурне. Но очередной месяц растворялся в густых утренних туманах близкого моря, господин Хартигэн снова платил вперед и снова оставлял за собой тринадцатой номер на седьмом этаже, не удосуживаясь хотя бы сменить это несчастливое число. К нему скоро привыкли, персонал гостиницы с доброй улыбкой приветствовал его каждое утро, как радушные соседи приветствуют друг друга снятием шляпы. Привечали его и завсегдатаи ближнего к порту бара, где собирались матросы каботажных судов, многие из которых пребывали в постоянном поиске работы. Здесь же частенько вертелись вербовщики с китобойных судов, обещая новичкам или загнанным в капкан нуждою сказочные заработки у ледяных берегов неласковой, а порою и губительно беспощадной Антарктиды.
Господин Хартигэн пил только пиво, поглаживал шрам на левой щеке: во времена далекой и, похоже, небезупречной молодости его полоснули ножом так, что и мочку уха отхватили напрочь! Слушал шумную похвальбу подвыпивших моряков, частенько угощал их дорогими сигаретами. Когда его спрашивали, чем он интересуется в этой не совсем привлекательной толпе полупьяных и задиристых каботажников, господин Хартигэн прищуривал светлые, редко мигающие глаза и сам начинал спрашивать, не думает ли хозяин судна или прогулочной яхты отплывать на юг, к туманным островам Окленда? И не согласился бы кто из китобоев, идущих на промысел к вечным нетающим льдам, за приличное, разумеется, вознаграждение, отвезти его на один из тамошних островов, а на обратном пути непременно взять его с того острова…
И почти всякий раз на такой внешне безобидный спрос слышал в ответ крепкое матросское словцо:
– У тебя что, старик, бимсы треснули от крепкого удара по черепушке? Или ты дал обет Господу скормить свое многогрешное тело тамошним изголодавшимся птичкам? Видывали простачков, но чтоб в таком преклонном возрасте! А ведь не похож на умалишенного, вот что еще странно!
– Ну что вы, ребята! Дядюшка Стив, похоже, назначил всеобщей нашей знакомой красотке на тех Оклендах последнее в жизни свидание! Ха-ха-ха! – и моряк, сказавший эту шутку, беззлобно и бережно похлопал старика по спине.
Другой, более понятливый, смахнул грубую руку со спины господина Хартигэна, понимая, что такое панибратство может оскорбить пожилого человека из высшего, вне всякого сомнения, общества, чем все эти каботажные пройдохи. И в свою очередь доверительно советует:
– Оставайтесь лучше здесь, мистер Стив. Грейтесь на теплом пляже… Срок придет, и Старуха в белом все равно отыщет. От ее нежных замогильных поцелуев и в самих скалах Окленда не укроешься! Это так же верно, как и вечен океан!..
Китобои уходили на юг, к Антарктиде, но шли мимо Оклендских островов, держась как можно дальше от гиблых каменных ловушек дикого архипелага; так суеверные люди стороной обходят заброшенный дом, в котором после смерти единственного хозяина непременно поселяется жуткое полуночное привидение…
Иногда теплыми вечерами скучающие вахтенные матросы пришвартованных судов видели этого господина, который, в немом почтении сняв шляпу перед всесильным океаном, одиноко и подолгу стоял у самого края пирса. Ветер трепал длинные мягкие волосы, лихорадочный взгляд старика был устремлен к югу, за нескончаемую даль горизонта, откуда накатывались и бились о камни тяжелые и чем-то обеспокоенные волны.
Один вахтенный матрос с каботажного пароходика «Дельфин» клялся за кружкой пива, будто однажды вечером попутным ветром до него донесло вполне отчетливые слова господина Хартигэна. Матрос во время Второй мировой войны побывал три года в немецком плену, потому и сумел разобрать горестное восклицание, слетевшее с губ старика: «О-о, майн зонн!» В переводе это значит: «Мой сын». И божился матрос, что когда, надвинув по самые брови темную шляпу, господин Хартигэн проходил по пирсу вдоль освещенного фонарями трапа, на его щеках можно было отчетливо разглядеть слезы…
– Бьюсь о любой заклад, братцы, у него сын погиб в море, – строил догадку матрос с «Дельфина», поглядывая на молчаливого седого Стива Хартигэна: старик сидел, как обычно, у столика с окном в сторону моря и медленно потягивал пиво, не вступая ни с кем в разговоры, как бы потеряв к этому часу всякую надежду найти капитана, который мог бы взять его на борт с одним-единственным условием: отвезти на заповедный остров и забрать оттуда на обратном пути.
– Но зачем ему надо на трижды проклятые Окленды? – удивленно пожал плечами старый моряк, давно бросивший якорь где-то поблизости и коротавший скучные часы уходящей жизни в этом баре. – Мой дед Джерри Орр бывал на тех Оклендах, купался в холодных волнах, когда там раскололся и пошел ко дну печально известный вам барк «Генерал Грант».
Как ни пытался скрыть волнение господин Хартигэн при этих по-стариковски громко произнесенных словах, но глаза его вспыхнули, словно у голодного нищего, внезапно увидевшего на зеленом газоне кем-то оброненную пятифунтовую купюру. Он весь превратился в слух, пальцы с побелевшими ногтями стиснули тяжелую из дешевого стекла пивную кружку, как будто в любую секунду он готов был запустить в голову рассказчика это смертоносное для пьяных драк оружие…
– И что же было с твоим дедом? – полюбопытствовал кто-то из моряков. – Нашел он свое счастье?
Преклонного годами внука старого Джерри Орра, по всей видимости, не очень тянуло пересказывать давнее, ответил неохотно:
– Проклял все на свете мой дед после той святой купели! – неожиданно зло выкрикнул он и кулаком погрозил в сторону моря. – А когда еле выбрался с тех Окленд, зарекся выходить в океан, устроился в порту грузчиком… До самой смерти к нему наведывались всякие проходимцы с расспросами о «Генерале Гранте», да он их посылал… куда как подальше, чем недалекие отсюда Окленда!
– Да-а, не мало там, в скалах Окленда, нашего брата отдало богу душу, – сокрушенно согласился еще один из пожилых моряков. – Из каменных мешков Окленда, особенно в приличную штормягу, мало кому удавалось счастливо выскочить…
И еще была одна странность у этого замкнутого, обычно молчаливого господина Хартигэна: каждый вечер, возвращаясь в гостиницу, он брал у дежурной ключ, свежие газеты, заказывал в номер две бутылки пива и бутерброд с копченой ветчиной, потом закрывался до утра. Когда он ложился спать – этого никто не мог сказать с определенностью, потому как всю ночь у него горела настольная лампа.
А с рассветом снова и снова повторялся, как у пони в детском парке, привычный маршрут: господин Хартигэн шел в бар, слушал разговоры, оживлялся, если видел перед собой нового или давно отсутствовавшего моряка, интересовался, не заходил ли их пароход на Окленды? К вечеру отправлялся на малый пирс с яхтами и каботажными пароходами, в скорбном молчании провожал уходящее на отдых солнце, беззвучно
