стеклянной будки кладовщика, пересек заставленный тюками и коробками склад, сел за руль своего темно-синего «лендровера» и укатил.
Хромой Абдалло для успокоения нервов выпил еще чаю и немного позанимался бумагами. Бумаги, впрочем, раздражили его еще сильнее: они напоминали об Ахмете, с уходом которого в канцелярии Хромого Абдалло опять воцарился хаос. Затем незаметно подошло время обеда; закрыв конторку, Абдалло оставил склад на китайца Ли и отправился в свое кафе, чтобы что-нибудь съесть.
По дороге он на мгновение замер, заметив, как ему показалось, в заполонившей рынок людской толпе хмурое лицо и уныло обвисшие плечи своего бывшего кладовщика. Небритое темное лицо мелькнуло и пропало. Придерживая ладонью трепыхающееся, как испуганная птичка, сердце, Абдалло постарался убедить себя, что Ахмет ему только померещился. Это ему отчасти удалось, и, опираясь на свою тяжелую трость, Хромой Абдалло продолжил путь.
У подножия лесенки, ведущей на второй этаж, где разместилось кафе, обнаружилась приличных размеров лужа. Вода в ней была отвратительного грязно-коричневого цвета без малейшего намека на прозрачность, и в этой коричневой жиже лежал, размокая, расплющенный в блин и уже изрядно затоптанный картонный ящик из-под вермишели быстрого приготовления, положенный сюда, надо полагать, в качестве мостков. Над лужей, вальяжно облокотившись на перила лестницы, бездельничал похожий на раскормленного медведя в черной униформе охранник Нефедов. Абдалло вежливо с ним поздоровался, а потом, осененный внезапной идеей, вручил охраннику маленький хрустящий презент тысячерублевого достоинства, попросив взамен об одной мелкой услуге. Услуга была простая: едва завидев приближающегося к кафе Ахмета («Вы ведь помните Ахмета, уважаемый? Да-да, такой смуглый, он работал здесь тележечником, а потом кладовщиком»), охранник Нефедов должен был гнать его с рынка взашей и ни в коем случае не позволять ему на пушечный выстрел приближаться к кафе Хромого Абдалло. Охранник пообещал выполнить все в точности, заметив, что не видел Ахмета уже недели полторы. Абдалло в ответ лишь рассеянно и печально покивал головой и молча захромал по лестнице наверх – обедать.
Отобедал он спокойно и даже, как ни странно, с удовольствием, а когда собрался уходить и уже стоял в дверях, в кармане у него вдруг зазвонил телефон – тот самый, секретный, который час назад презентовал ему Шурави. Выйдя за дверь, Абдалло остановился на открытой верхней площадке лестницы и ответил на вызов.
– Слушаю вас, уважаемый, – сказал он в трубку.
Какой-то молодой человек ничем не примечательной наружности, стоявший неподалеку, рядом с палаткой, где торговали дамскими сумочками, и звонивший кому-то по телефону, видел, как Абдалло поднес к уху трубку. Глядя на пожилого афганца, который, в свою очередь, равнодушно разглядывал кишащую внизу толпу с высоты второго этажа, молодой человек нажал какую-то кнопку на клавиатуре своего мобильника. Раздался громкий хлопок, похожий на взрыв новогодней петарды, и людей у подножия лестницы в радиусе нескольких метров окропило какой-то красной жидкостью с упругими комочками белого цвета и острыми осколками кости. Обезглавленное тело еще секунду стояло на площадке, потом его ноги мягко подломились, и оно покатилось вниз по ступенькам, обильно пачкая их кровью. Тело шлепнулось в лужу, обрызгав грязной водой испуганно отскочившего охранника; Нефедов побледнел, потом позеленел, потом вдруг согнулся пополам, и его обильно вырвало прямо на труп.
В толпе закричали, кто-то звал милицию, кто-то спешил убраться подальше; иные, напротив, старались протолкаться вперед. Лишь один человек, которому посчастливилось оказаться в первых рядах зрителей, не бежал, не толкался и никого не звал. Он стоял неподвижно, засунув руки в карманы тонкого кашемирового пальто, и с легким сожалением смотрел на лежащее в грязной луже окровавленное, безголовое тело. Дауд ибн Зейд, по прозвищу Лисица, снова опоздал, и опять лишь на несколько минут.
Глава 21
Глеб Сиверов поднял скованные воронеными наручниками руки и почесал подбородок, заросший густой щетиной. Ближние вершины были видны меньше чем до половины, остальное скрывали низке серые тучи. Воздух был сырой и влажный, по брезентовому пологу навеса, под которым они сидели, приглушенно стучал мелкий, нудный дождь. От стоявших неподалеку двухсотлитровых бочек пахло мокрым железом и соляркой, с потемневшей от влаги плащ-палатки часового, который торчал снаружи, под дождем, медленными, ленивыми каплями стекала вода. Из-под треугольного капюшона выплывал дым – часовой курил на посту, злостно нарушая инструкции и устав караульной службы и точно зная, что ему за это ничего не будет.
– Долгая в этом году осень, – сказал Мамед Аскеров и заворочался, поудобнее пристраивая раненую ногу.
– Поговорим о погоде? – с иронией предложил Глеб.
– А о чем еще мы теперь можем разговаривать?
Слепой невесело усмехнулся, отдавая должное тому, что незабвенный Васисуалий Лоханкин называл грубой сермяжной правдой. Говорить им теперь действительно было не о чем.
Их взяли примерно двенадцать часов назад, хотя Глеб рассчитывал, что это случится намного раньше. Это произошло буднично: в темноте внезапно вспыхнуло пятно ослепительно яркого, больно резанувшего по глазам света, срывающийся мальчишеский голос приказал бросить оружие и поднять руки, и спустя две или три секунды в грудь твердо уперлось автоматное дуло. Тогда Глеб с облегчением разжал пальцы, выронив автомат, и, щурясь на свет ручного фонаря, поинтересовался, можно ли заодно с оружием бросить «этого мамонта». Под мамонтом подразумевался Железный Мамед, который к тому времени проехал у Сиверова на спине добрых сорок километров. Глеб чувствовал, что еще немного, и он упадет, как лошадь, на которую взвалили непосильный груз. Там, в каменной лощине около уничтоженной ракетным залпом пещеры, где остался последний джигит Аскерова, Железному Мамеду повредило ногу. Он не мог идти, а Глеб уже не мог его тащить, так же как не мог бросить, потому что старый одноглазый бандит по-прежнему знал больше, чем говорил. Железный Мамед снова оправдывал свое прозвище – он молчал, как чугунная чушка, и был так же невыносимо тяжел.
С момента задержания и до этой минуты Слепой не уставал повторять всем, кого видел, что он – офицер ФСБ и располагает важной информацией, но это, похоже, никого не интересовало. Единственной реакцией на его слова был удар по лицу автоматным прикладом, полученный от какого-то чересчур нервного контрактника, так что теперь Глеб, как и Железный Мамед, смотрел на окружающий мир одним глазом. Второй был цел, но вокруг все так распухло, что открыть его не было никакой возможности.
– Поговорим о нас, – предложил Сиверов. – Другой возможности уже не будет,
