я должен выкинуть эту мысль из головы, потому что она заставляет меня вспомнить сегодняшнее утро в спортзале и то, как маленькие волоски на ее шее прилипли к коже, как мне хотелось отодвинуть их кончиками пальцев, как я хотел попробовать соль на вкус своим языком.
Мой член, который только-только начал размягчаться за время обсуждения ужина, тут же снова утолщается вдоль ноги.
— Ты выглядишь прекрасно, — успокаиваю я ее. — Я тоже в джинсах. Возможно, мы немного не одеты, но это не страшно. Кому какое дело?
Белла морщится.
— Моему отцу. Он ненавидит то, как я одеваюсь.
Я колеблюсь, потому что не совсем уверен, что сказать на эту тему.
— Я не он, — наконец говорю я, и это самое большое преуменьшение, которое я когда-либо произносил. Мои чувства к Белле далеки от отцовских, даже отдаленно не похожи. Да, между нами есть разница в возрасте, но она не такая уж и большая — думаю, не больше десяти лет. Максимум семь. И даже если бы она была больше, ни одна из моих мыслей о Белле и близко к этому не подходила.
— Я знаю. — Она шумно сглатывает, как будто слышит, о чем я думаю. Мне хочется, чтобы я тоже догадался, о чем она думает в этот момент. Но лучше бы я этого не делал, потому что мы и так приближаемся к опасной территории. Если бы я услышал в ее голове отголосок своих собственных мыслей, мне было бы еще труднее увести нас от тех мест, куда нам не нужно идти.
— Я никогда не буду говорить тебе, что делать, Белла. Не тогда, когда дело касается подобных вещей. То, как ты одеваешься, — твое личное дело. Меня волнует только то, что касается моего дома и моей семьи, которую я доверяю тебе.
Белла на мгновение замолкает, как бы осмысливая мои слова.
— Это много значит, — говорит она наконец, ее голос становится мягким, а затем она смотрит в окно, ее пальцы крутятся в рукавах свитера.
В машине я надиктовываю Агнес сообщение о том, что мы проголодались и решили пойти поужинать. Вскоре я получаю сообщение, в котором говорится, что все в порядке и что она накормит Сесилию и Дэнни и позаботится о них — явный намек на то, что мне следует оставаться с Беллой столько, сколько я хочу, и я решаю его проигнорировать. Конечно, сообщение было передано через машину, и я не могу не задаться вопросом, уловила ли Белла то же самое.
Если да, то она ничего не говорит. Она умолкает, и я снова включаю радио, указывая направление на ресторан, в котором я уже бывал и знаю, что он хорош. Когда мы подъезжаем к обочине, я отдаю ключи парковщику и подхожу к Белле, чтобы открыть дверь, и она выходит, озабоченно запустив пальцы в свой хвост.
Осмотр, который делает хозяйка, прежде чем вести нас к столику, не помогает. В ресторане не очень многолюдно, в будний день еще рано, и Белла опускается на одну сторону черной кожаной кабинки, в которую нас усадили, пожевав нижнюю губу.
— Я знала, что одета недостаточно хорошо, — бормочет она, одергивая край рукава, и я колеблюсь. — Что? — спрашивает она, нахмурившись. — Ты о чем-то думаешь. О чем?
То, как прямо она спрашивает, убеждает меня ответить, хотя я и не знаю, как она это воспримет. Этот разговор, как и этот ужин, уже переходит границы, которые я установил и должен был установить для нас.
— Дело не в том, что ты плохо одета, — осторожно говорю я ей. — Дело в том, что на тебе надето.
— То, что я… — Белла выдохнула. — О. Я поняла.
— Джинсы и свитер здесь будут в самый раз. Может быть, немного небрежно, но многие богатые люди одеваются небрежно в таких местах, как это. Это было бы прекрасно и в октябре, — добавляю я. — Сейчас июль, и от одного взгляда на тебя мне становится жарко. — Во многих смыслах, добавляет мой предательский разум, но я отмахиваюсь от него.
— Прости. — Белла прикусывает губу. — Я знаю, это странно. Я странная.
— Ты не странная, — успокаиваю я ее, борясь с желанием протянуть руку через стол и коснуться ее руки. Это трудно, потому что с ней каждый мой инстинкт утешения будет неправильным. Все, что, как мне кажется, я знаю, должно быть переосмыслено, пересмотрено. Я должен быть осторожен с ней, и когда-то я мог представить, что кто-то вроде нее будет чувствовать себя обузой, но теперь мне стыдно, что так могло быть.
Белла — не бремя. И я хочу постоянно напоминать ей об этом, снова и снова.
— Это странно, — повторяет она. — Свитера, джинсы и тяжелые ботинки в разгар лета. Я понимаю. Я просто… — Она выдохнула. — Было странно, когда я надела эту шаль на тот первый ужин, на который ты меня пригласил. Я вижу, как Клара смотрит на меня каждый раз, когда мы вместе. Я сказала ей, что у меня низкий уровень железа, и она мне поверила. — Белла криво улыбается. — Я не могу сказать ей правду. Ни о чем из этого. Она только знает, что у меня была разорвана помолвка. Остального она не знает. Я никогда не могла говорить об этом вслух. Возможно, я бы и сейчас не стала, если бы не тот факт, что ты пришел в ту ночь, и мне пришлось.
Я чувствую укол вины за то, что заставил ее рассказать об этом, но часть меня рада.
— Нехорошо вечно держать что-то подобное в бутылке, — тихо говорю я, и Белла кивает.
— У меня есть психиатр. Но это не то же самое, что рассказать кому-то, кто тебя знает. Тому, кому не все равно. А Клара — единственный человек в моей жизни, который действительно заботится обо мне. Как будто действительно заботится. Я не знаю. Может, я не хочу, чтобы она меня жалела. А может, дело в том, что она не имеет никакого отношения к мафии и не может понять, каковы последствия или как все устроено в этом мире. Она просто считает, что я должна выпутаться из этого, и она думала бы так еще больше, если бы знала. Но она не понимает, как невозможно выбраться из этого мира. Особенно для женщины.
Что-то в моей груди сжимается при этих словах. В конце концов, я пытался дать ей выход. Но в глубине души я хочу, чтобы она осталась, несмотря на этот выход. Я хочу, чтобы она продолжала жить в моем доме. Заботилась о Сесилии
