— О, миссис Эмерсон! — всхлипнула миссис Уотсон. — Простите! Не понимаю, что это с ними такое!
— Вы тут ни при чем, дорогая, — успокоила я экономку. — Мне не привыкать.
— Прошу прощения, мадам, — подал голос Гаргори.
— Да?
— Не сочтите за назойливость, но мы хотели бы узнать и о вашем здоровье, мадам. Вы охрипли. Не прикажете ли послать за доктором?
Ну не прелесть ли?
— Крайне признательна вам всем за заботу. А теперь, если позволите...
Не так быстро, как хотелось бы, но мне удалось развеять их сомнения и отправить всех из спальни. Впрочем, от мысли поговорить с мужем все равно пришлось отказаться. В присутствии Рамсеса, сами понимаете...
Одним словом, пока Эмерсон заканчивал туалет, а сыночек без умолку трещал, я спокойно напилась чаю. Наконец мужчины рука об руку выплыли из ванной, и мы поменялись местами. Понятия не имею, в каких словах папочка описал Рамсесу наши приключения, — из-за закрытой двери доносился приглушенный рокот, но я особенно не прислушивалась.
— Кто такая эта леди, папочка? — зазвенел голос Рамсеса, когда я, уже умытая и причесанная, вернулась в спальню. — И как случилось, что ее постигла столь печальная участь? Из твоего рассказа следует, что ты не принимал участия в завершающем этапе схватки. Однако, зная мамочку, я не сомневаюсь, что она не обратилась в бегство, чему подтверждением является ее покалеченное горло...
— Я понял, мальчик мой. — Скосив на меня глаза, Эмерсон поинтересовался: — Ты... э-э... ты что-то сказала, Пибоди?
— Нет.
— Ну еще бы! — бодренько воскликнул мой любимый, снимая Рамсеса с коленей. — Дорогая моя Пибоди! — Он подскочил с кресла и открыл объятия. — Тебе же трудно говорить! Бедная лебединая шейка! Она похожа на картину кисти Тернера! Кухарка! Где кухарка? Кажется, она предлагала чудодейственное средство...
Рамсес поскакал в ванную, приговаривая:
— Необходимо прибегнуть к большому количеству холодных примочек, чтобы предотвратить...
— Нет. — Я схватила его за руку. — Не нужно, Рамсес. Премного благодарна за заботу, но у меня хватает неприятностей и без твоих водных процедур. Иди к себе. Мама должна переодеться.
— Да, мамочка. Не позволишь ли сначала...
— Не позволю. Позже. Все вопросы позже, договорились?
Эмерсон, как обычно, предложил свою помощь. Увы, увы. Я успела лишь натянуть платье, когда вернулась экономка.
— Обед готов, мадам... профессор!
Эмерсон озабоченно уставился на часы:
— Да-да, в самом деле пора. Идем, дорогая моя Пибоди?
— Разумеется. Одна маленькая загвоздка: платье, видишь ли, не застегнуто. Не будете ли вы так любезны помочь, миссис Уотсон?
Эмерсон напустил на себя оскорбленный вид. Я притворилась, что не заметила.
Кухарка, дай ей бог здоровья, приготовила холодный обед из разнообразных закусок вроде рыбных и мясных студней и пудингов, которые не могли повредить моему «покалеченному», как выразился Рамсес, горлу. Похоже, меню и Эмерсону пришлось по душе. Он глотал все подряд, не прожевывая, то и дело косясь на часы. И при этом без остановки сыпал вопросами на самые невиннейшие темы:
— Как тебе нравится погода, дорогая моя Пибоди? Прелестная, не правда ли? Ты знаешь, что я уже заканчиваю работу над рукописью? Надеюсь, я не забыл поблагодарить тебя за твою неоценимую помощь? Что пишет крошка Эвелина? Как там Уолтер? А наши дорогие племянники Рэдди, Джонни, Вилли и малышка Амелия?
Честное слово, я снесла пытку. Даже отвечала на всю эту галиматью — пусть односложно, но отвечала. Боюсь, правда, что надолго меня бы не хватило. Продлись обед еще четверть часа — и Эмерсону не поздоровилось бы. Давать клятвы куда легче, чем их исполнять, любезный читатель... Ревность, терзавшая мою душу, не исчезла со смертью Айши. Напротив. Геройски погибшая, соперница стала еще опаснее...
— Ты такая бледненькая, дорогая моя Пибоди! — Эмерсон с тревогой заглянул мне в лицо. — Ложись-ка сразу в постель, отдохни как следует...
— А ты тем временем втихомолку улизнешь из дому?! — Смяв салфетку, я швырнула ее на пол. — Куда собрался, Эмерсон? Заказывать торжественные похороны? Нанимать скульптора, чтоб изваял ее в мраморе в натуральную величину? Торопишься припасть в последний раз к ее прекрасным мертвым устам? Кто она, Эмерсон? Что она значит для тебя?!
Вцепившись в подлокотники, Эмерсон оцепенел с вытаращенными глазами и отвисшей челюстью. Реакция Гаргори была более шумной: он уронил поднос на пол, и шедевр кухарки — великолепное трехцветное желе на десерт — добавило красок ковру в гостиной.
— О-о-о, мадам! — ахнул дворецкий.
— Сек... секундочку... У м-меня нет слов, Пибоди... — выдавил Эмерсон. — Ты решила, что я... По-твоему, мы с ней... Так вот почему... А я-то, идиот, думал, что ты шутишь!
— Шучу?! Какие могут быть шутки, когда речь идет о священном союзе?! О клятве верности перед Богом и людьми, о...
— Дьявольщина! Погоди минутку, Пибоди...
— О-о-о, мадам! — опять взвыл Гаргори, шлепая ко мне прямо по сладкому месиву из желе. — Да профессор бы никогда... Да разве ж он... Он же душой и телом вам...
— Довольно! Всему есть предел, Эмерсон! Мне крайне лестна привязанность Гаргори к нашей семье, но...
— М-да... Пожалуй... Ты уж нас прости, дружище Гаргори. И не волнуйся. Уверяю тебя, все в порядке.
Он предложил мне руку. Я ее приняла. С достоинством, размеренным шагом, мы прошествовали мимо безмолвного дворецкого. Захлопнув дверь библиотеки, Эмерсон моментально подхватил меня на руки и понес к дивану.
— Дорогая моя Пибоди, — промурлыкал он.
— Даже и не думай! — Я забарабанила кулаками по его груди. — Никакие нежности тебе не помогут.
— В самом деле? Да ты и впрямь ревнуешь, Пибоди! Как это чудесно! Я польщен, ей-богу, польщен!
— Не смей, Эмерсон. Не смей, слыши...
Вняв, хоть и не сразу, моим просьбам, Эмерсон поднял голову, усадил меня на колени, заглянул в глаза.
— Надеюсь, ты не забыла прошлую зиму в Египте, Пибоди?
Я отвела взгляд.
— Нет, конечно.
— Не стану утверждать, что у меня было больше оснований для ревности. Напомню лишь твою собственную речь, дорогая моя Пибоди: «Прожитые вместе годы и моя неизменная преданность должны были убедить тебя в том, что мне не нужен никто другой. Если этого не случилось — слова тут бессильны». Лучше не скажешь, ты согласна?
Всхлипнув, я спрятала пылающее лицо у него на груди.
— Да, дорогая, мы были знакомы с Айшей. Не просто знакомы. Мы были близки. Я впервые приехал в Египет — не археологом, а едва оперившимся птенцом, только-только выпорхнувшим из Оксфорда, наивным, как наш с тобой малыш. Стоит ли удивляться, что зеленого юнца закружил водоворот столь доступных в Каире наслаждений? К счастью, такая жизнь не для меня. Уже очень скоро я порвал с так называемыми друзьями и занялся делом. Если бы ты знала, дорогая моя Пибоди, как я презирал себя, как ненавидел весь мужской род, обрекший этих несчастных женщин на рабское существование! Прежде я не задумывался над тем, что значит быть женщиной в этом мире... Айша открыла мне глаза. Глядя на прелестную, умную, наделенную многими талантами женщину, ставшую игрушкой в мужских руках, я впервые осознал свою ответственность... Словом, я предложил ей другой путь. Она отказалась. Слишком поздно. На ней уже стояло клеймо парии, Пибоди, и она это понимала. Еще несколько раз, уже занимаясь раскопками, я заглядывал к Айше — в то время самой известной и дорогой... из этих женщин. Года через два Айша исчезла из Египта. До меня доходили слухи, что она жила в Париже с каким-то очень богатым поклонником, который не только содержал ее, но даже помог открыть свое... гм... дело. Грустная история, Пибоди... Не знаю, правда ли то, что Айша предала своего покровителя... Возможно, ее оговорили, только он вышвырнул ее вон, оставив на память чудовищный шрам, навсегда изуродовавший несчастную. По-видимому, кое-какие средства у нее остались. Айша переехала в Лондон и уже здесь продолжила свой... бизнес. Но клянусь тебе, Пибоди! Клянусь всем, что для меня дорого! Я не видел Айшу много лет, не искал с ней встреч, и сам был потрясен, когда мы столкнулись в опиумном притоне.
