того, как он выстрелил в свою мать.
В любом случае, мне нужно его найти. Но прежде, чем я успеваю это сделать, приходит врач, чтобы проверить меня, и говорит, что и я, и ребенок в безопасности. Однако мне нужно отдохнуть несколько недель, чтобы не усугублять свое состояние.
Никаких физических нагрузок, кроме ходьбы. Никакого грубого секса — это немного меня расстроило. Никаких поездок, которые длятся более часа. И летать тоже нельзя.
После того, как он уходит, я встаю и надеваю пушистый халат, который принесла для меня Карина. Пока Анна помогает мне завязать пояс, я спрашиваю:
— О, кстати, кто-нибудь из вас видел моего брата?
Лицо Карины бледнеет.
Мое сердце едва не падает к ногам. Кажется, я помню, как дядя Альберт стрелял, но у Антона тоже был пистолет. Он не мог причинить ему вреда, верно?
— Что такое? — спросила я. Мой голос дрожит. — С ним все в порядке?
— Да, не волнуйся, — Кристина похлопывает меня по плечу. — Он в безопасности.
— Почему я чувствую, что здесь есть «но»?
— Макс спас его, и получил пулю вместо него. Он тоже в отделении интенсивной терапии, — выпаливает Карина, ее веки наполняются слезами.
О, боже.
Нет.
Я не знаю, откуда у меня берутся силы, но я уже беру капельницу и выбегаю из палаты.
Я не слушаю их, как они зовут меня по имени или просят быть осторожной.
Все мое тело словно горит, когда я поднимаюсь на лифте в отделение интенсивной терапии. Затем все мои хаотичные эмоции прекращаются, когда я подхожу к зоне ожидания.
Массивная масса мышц сидит на одном из стульев, кровь пропитывает его шею, руки и рубашку, когда он держит голову в ладонях.
Я медленно подхожу к своему брату, мое сердце колотится так громко, что я боюсь, что оно вырвется наружу. Оказавшись перед ним, я осторожно касаюсь его плеча.
Антон поднимает голову, и впервые в нашей жизни я вижу слезы, подступающие к его глазам.
— Malyshka... — тихо шепчет он, а я просто прижимаю его к груди.
Его руки обхватывают меня за талию, и все его тело сотрясается рядом со мной.
— Мне так жаль, Тоша.
— Я мог бы убить дядю Альберта в тот момент, но заколебался и убил его только тогда, когда было слишком поздно. Я — причина, по которой Макс бросился передо мной. Он не колебался, Саша... Он просто предложил свою жизнь за мою, даже не задумываясь.
— Это потому, что он любит тебя, Тоша. И я знаю, что ты тоже его любишь.
— Что, если... что, если я потеряю его, Саша...? Что мне тогда делать? — я чувствую тоску и боль, волнами исходящие от моего брата.
Я должна остановить себя, чтобы не поддаться обреченным мыслям, но не могу контролировать это, когда мы оба дрожим.
— Ты не потеряешь его, — я отстраняюсь и глажу его по волосам. — Макс — боец и просто так не умрет.
— Он…потерял много крови.
— Это все равно его не убьет. Он Макс, помнишь?
— Он Макс, — повторяет он менее уверенным тоном.
Я снова обнимаю его, и мы остаемся так, кажется, целый час, прежде чем приходит доктор.
Мой брат, шатаясь, поднимается на ноги и почти ударяется о стену, когда врач говорит, что состояние Макса стабильно.
Я сжимаю его руку, улыбаясь сквозь непролитые слезы.
— Я же тебе говорила.
Он улыбается в ответ, выражение его лица смягчается, прежде чем становится трезвым.
— Помнишь, ты сказала, что мне нужно стать счастливым?
Я киваю.
— Я это сделаю.
— Да?
— Да. Ты была права, Саша. Макс важнее долга.
Я ухмыляюсь, как идиотка. Что? Я их сторонник номер один.
— Что ты собираешься делать?
— Как только с ним все будет в порядке, я покину эту жизнь и начну все заново. Теперь, когда бабушки и дяди Альберта больше нет, я буду растить Майка и расхлебывать кашу, которую наша семья заварила в России.
— Ты знаешь, где они оставили Майка?
— Он в Санкт-Петербурге с няней. Я сказал ей, чтобы она пока привезла его сюда, так что они уже в пути.
— Я могу воспитать его, Тоша. Я до смерти люблю Мишку, а ты никогда не умел обращаться с детьми.
— Нет, я сделаю это. Мы с Майком нуждаемся друг в друге. Кроме того, тебе нужно беспокоиться о собственном сыне.
— Мишка — не обуза. Мы можем разделить его опеку, пока я не решу, что ты сможешь заботиться о нем должным образом, — я делаю паузу. — Как вы с Максом вообще там оказались?
— Кирилл отпустил меня. Он пришел раньше в тот день и сказал, что у него есть доказательства, которые он хотел бы, чтобы я увидел лично.
Верно.
Все является частью тщательно разработанного плана для Кирилла. Он заставил нас с Антоном увидеть истинное лицо нашего дяди и сделал то же самое с Константином и Юлией.
Хотя я сомневаюсь, что он просчитал все перестрелки, которые произошли. По крайней мере, я надеюсь, что он этого не сделал.
— Ты... знаешь, где он? — я спрашиваю своего брата.
— Вероятно, в следующем отделении.
— Я вернусь, хорошо?
— В этом нет необходимости. Я собираюсь навестить Макса.
— Я вернусь, — повторяю я, затем быстро обнимаю его.
Убедившись, что он может стоять прямо, я перевожу капельницу в другое отделение интенсивной терапии.
Конечно же, Кирилл сидит напротив торгового автомата. Ноги расставлены, пиджак перекинут через спинку сиденья, лицо замкнуто.
В ярком свете ламп холодно, и я не знаю, почему это заставляет меня спрятаться за углом.
Он поправляет очки средним пальцем, пока Константин берет две чашки растворимого кофе и присоединяется к нему.
Братья сидят плечом к плечу, молча потягивая кофе.
— Эта гадость на вкус как переработанная моча, — ворчит Кирилл, делая еще глоток.
— У меня слишком много вопросов, но самые важные из них: первый: откуда ты знаешь, какова на вкус переработанная моча? Во-вторых, моча вообще пригодна для вторичной переработки?
— Догадка для первого. Да, пригодна, — Кирилл сжимает чашку обеими руками и украдкой бросает взгляд на брата. — Разве мы не собираемся говорить о слоне в комнате?
— Ты пьешь растворимый кофе?
— Юля в коме из-за меня.
Константин глубоко вздыхает, но ничего не говорит.
— Я
