нависшую одним углом над пучиной. Дырка с любопытством посмотрела на Кэпа, как бы стараясь сообразить, что за игру затеял с нею хозяин.
— Ну, что ж, — прошептал Кэп. — Вот и дождалась!
Секунда, пронзительный запоздалый взвизг, резанувший по сердцу Кэпа, и все было кончено…
Дуновение ВЕТРА пошевелило редкие волосы на голове Кэпа: он обессиленно опустился на кнехт и невидящими глазами обвел бледные смазанные лица столпившихся на палубе моряков. В душе у него стало пусто. Кэп потер влажные руки о борта кителя и поплелся назад.
Чиф сделал инстинктивно несколько шагов по направлению к трапу, когда увидел, как опасно накренилась над пучиной наковальня, но остановился после последнего крика обреченной собачонки.
Амбарщик вышел на палубу подышать свежим воздухом, так необходимым его легким. Он мельком посмотрел на толпу у борта и величаво тронулся дальше.
— О-о-о-о-о-о!!!!!!! — вдруг раздался вой, и из надстройки вышла опухшая от слез Повариха. — Бедненький Студентик! И зачем ты меня покинул, и куда же это тебя унесло?! О-о-о!!! А-а-а-а-а!!!!! У-у-у-у-у!!!!!
Амбарщик брезгливо поморщился и попытался стороной обойти ее неподвижную фигуру, тумбой вставшую на его пути.
Повариха вздрогнула. Вот кто виновник исчезновения Студента, вдруг дошло до нее. Вот кто виновник ее беспрерывных мучений! Вот кто! Вот кто…
— А-а-а-а!!! — завыла она раненой волчицей и одним прыжком настигла Амбарщика. — Где мой Студентик?! Где, я тебя спрашиваю, мой Студент? Ты молчишь?!
Амбарщик качнулся под ударом, но устоял. Движения его, полные брезгливости, вдруг стали беспорядочными, когда Повариха добралась до его глаз.
— Я выцарапаю тебе твои холодные рыбьи буркала, если ты не скажешь мне, где Студентик! О-о-о-о!!! Скажи, где Студент, я умоляю! Только тогда ты будешь жить!
Слезы градом катились по ее покрасневшему от натуги лицу. Амбарщик попытался отпихнуть Повариху и вырваться из ее рук, но вырваться от Поварихи было несбыточной мечтой, это знал и Студент; тут может помочь только случайность, и Амбарщик понял это.
— Сгинь, мразь! — прошипел он, тщетно пытаясь выкарабкаться из-под одной Поварихиной груди, накрывшей его мощной глыбой.
— А-а-а! — взревела Повариха. — Ты еще пищишь? Ну, берегись!
Дальнейшее воспринималось столпившимися на палубе неким смерчем, неведомо откуда спустившимся на судно. Слышался только дикий вой Поварихи, глухие кисельные удары да всхлипывающие вздохи Амбарщика. Никто не решался вступиться за Амбарщика, когда его била Повариха. Амбарщик был верной добычей Поварихи, это понимали все, кроме Амбарщика.
Толпа металась по палубе, выбирая место поинтереснее, стараясь не пропустить ни одного удара, ни одной сколько-нибудь значительной детали. Студент почувствовал, как отвращение в его душе уступило место жалости к Поварихе. Почему жалко стало именно Повариху, Студент объяснить бы не смог: жалко, да и все.
Амбарщик то взлетал в воздух и шмякался о железо палубы, то перелетал с места на место, засевая пространство вокруг себя клочьями одежды, и снова падал и падал на палубу, издавая утробные звуки.
Неизвестно, что спасло Амбарщика: может, всесильный господин Случай, может, Повариха просто выдохлась и потеряла к Амбарщику всякий интерес, а может, вспомнила, что избиением Амбарщика Студента не вернешь.
Когда Амбарщик очнулся, стал на четвереньки и двинулся, пошатываясь, в каюту, присутствующие смогли лицезреть величайшее из произведений искусств, — может быть, самое великое после «Раба» Микеланджело, — Амбарщикову наготу. На его теле уцелел только один рукав, пояс от джинсов с клочком на заднице, в котором размещалось второе сердце Амбарщика, его таинственный карман, за который он и держался.
…Он разыскал в Кэповом шкафу одежду и залепил себе пластырем синяки. Южные моря, думал он, южные моря. Это единственный выход. Обложили со всех сторон. Южные моря.
Он представил себя дервишем, странником, прохожим, в котором никто бы во всем свете не смог узнать Амбарщика.
Заросший длинной, до пояса, бородой и волосами ниже плеч, оборванный, в сапогах, телогрейке, опираясь на посох, он шел по пыльным дорогам, собирая милостыньку. Позади остались тысячи и тысячи километров пути, а впереди его ждали тысячи и тысячи других километров пути. Он смотрит сквозь темные очки на пролетающие мимо автомобили, поезда, речные корабли, но руку поднимает только перед телегой, запряженной ветхой кобылешкой. Расщепились семь посохов, изорвалось три телогрейки, стоптались до голых подошв девять пар отечественных сапог. Одна мысль гвоздем сидела в его черепе: Лейтенант.
Перевалив знаменитый хребет, он оглянулся, немного успокоившись — оттуда его увидеть стало труднее. Но Амбарщик не терял осторожности и здесь: пристальным взглядом он осматривал каждого военного, стараясь под козырьком армейской фуражки увидеть до боли знакомое лицо. Подсознательно Амбарщик понимал, что раз Лейтенант пообещал, то рано или поздно он его настигнет. Но и сдаваться было рано, пока бились оба сердца, одно в груди, другое в заднем кармане, где, запаянная в непрозрачный непромокаемый пластик, лежала толстая пачка аккредитивов. Амбарщику было тепло и становилось день ото дня все теплее: впереди замаячил юг.
Выходить на палубу Амбарщик уже не мог. Значит, осталось отдать последнее распоряжение Кэпу…
— Снимайте Третьего. Отчаливаем за рыбой.
Кэп не мог видеть, как за прикрытой дверью его собственной спальни всегда холодные глаза Амбарщика горели страшным, непривычным огнем. Подставь сейчас линзы под каждый его глаз, концентрированный огонь прожег бы толстую пластиковую дверь, поразил бы Кэпа насмерть, наделал бы пожаров не только на судне, но и на суше.
Шквальный ветер рвал верхушки волн и распылял их в мельчайшие брызги. Мачта, натруженно скрипя, гнулась под ветром. Впереди лежали тысячи и тысячи незнакомых миль, скрывающих за собой незнакомые земли, на которые не ступала нога Чифа. Путь к этим землям пролегал через звезды на небе, на которые Чиф посматривал моментально-зорким взглядом, отмечая малейшее отклонение от курса. Чиф поправил на себе промокший плащ, убрал под обшлага мундира отсыревшие манжеты и всмотрелся в мельтешащую тьму впереди, за которой его, Лейтенанта Его Императорского Величества, ожидают новые земли, которые нужно описать и нанести на карты.
Но Чиф знал, что все эти романтические реминисценции не имеют ничего общего с действительностью.
А действительность была в том, что измученные матросы стонали в прогорклой тьме кубрика. Издерганные бесконечными штормами, жаждой, холодом, кошмарными сновидениями, в которые удавалось погрузиться в редкие минуты затишья, они мечтали побыстрее достигнуть земли обетованной. Чиф знал, что тиммерман Иванов лежит сейчас, так же как и остальные, прикрученный ремнями к койке и трясет большой головой. Он был так велик и силен, что мог, упершись руками в переборки, развалить надвое тесную каюту. Сейчас ноги его торчали на полметра в проходе. Наш Командир сошел с ума, слышался хриплый рокот его голоса: уже началась осень, а мы и не
