словно я держала Матвея за руку — тёплую, нежную и сильную.
— Мама, послушай! — Срывающимся голосом я прочитала: — «Севернее Чугуева огнём нашей артиллерии рассеян двигавшийся походной колонной батальон пехоты противника. На дороге осталось до 150 вражеских трупов и 5 разбитых автомашин».
Мама посмотрела на меня вопросительно.
— Мама, это про Матвея! Понимаешь, про Матвея! Я тебе о нём рассказывала. Он написал мне письмо и намекнул, что про его огневой взвод написали в сводке Совинформбюро.
— Там же не только это сообщение. Откуда ты знаешь, что именно здесь про твоего нового знакомого? Фамилия ведь не указана? — резонно возразила мама. Она снова принялась за штопку чулок, которые рвались на пятках едва ли не ежедневно.
— Пусть не указана, но я уверена!
Я ещё раз перечитала письмо, потом сводку, затем снова письмо, впечатывая в память каждую строчку, которая говорила, нет — кричала о Матвее. Я представила себе бой, где в живых осталось только трое, но они выстояли. Потом по полю сражения пройдут минёры, трофейщики и похоронная команда. Где-нибудь на краю поля появится холмик с фанерной табличкой о захоронении, в банно-прачечный батальон привезут тюки окровавленной одежды, а в тыл полетят листки похоронок. Если что-то случится с Матвеем, то я даже не узнаю. Просто перестанут приходить письма.
Нет! Нельзя думать о плохом. Я посмотрела на маму.
— Мам… — От того, что я, комсомолка, собиралась предложить партийной маме, у меня потемнело в глазах. Но всё же я переборола чувство неуверенности: — Мама, давай сходим в церковь.
* * *
Гончарная слобода — уголок Москвы близ речки Яузы, где издавна селились гончары и кузнецы. От работниц в нашем цеху я точно знала, что в храме Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах идут службы, но собралась с духом не сразу, а через несколько дней после письма Матвея, прометавшись между желанием и боязнью прикоснуться к неизведанному миру с потемневшими от времени иконами и зажжёнными свечами в руках прихожан. Но именно там, за закрытыми дверями, звучала молитва победе русского оружия, люди просили за любимых и искали приюта от неизбывного горя. Опасливым шёпотком, из уст в уста, передавался слух, что в разгар битвы за Москву по тайному приказу Сталина самолёт с иконой Богородицы трижды облетел город, после чего Красная армия двинулась в наступление и остановила фашистов на ближних подступах. Непрерывно думая о Матвее, я точно поняла, что хочу за него молиться, растворяя в словах слёзы надежды и радости.
Мы с мамой шли по весенней Москве и любовались зеленью нежной листвы на деревьях, сквозь которую солнце проливало на мостовую потоки золотой пыли.
День стоял прозрачный и ветреный, напоённый запахами талой земли с горьковатым привкусом тополиных почек. Ветер сбивал с моей головы лёгкий платок и облеплял колени подолом юбки. На платке настояла мама, и я, как маленькая, долго отнекивалась, а потом стояла и жмурилась от счастья, когда она сама повязала его мне узлом под подбородком.
Чтобы сходить в церковь, мама отпросилась на заводе на пару часов, а я сегодня работала в ночную смену. Ночная смена давалась гораздо тяжелее, чем дневная. Часам к трём ночи я начинала чувствовать себя так, словно барахтаюсь в мутной жиже и в глаза набились осколки толчёного кирпича. Чтобы стряхнуть усталость, я выключала рубильник и плескала на лицо пригоршней холодной воды. Мой наставник Савельич успевал подрёмывать, пока станок нарезал резьбу на автоматическом ходу. Пройдя металл, резец добирался до пустоты, и звук менялся с визга на низкое гудение, похожее на жужжание шершней в пустой бочке. Тогда Савельич открывал глаза, и его руки заученно выполняли нужную операцию. У меня так не получалось, и с утренней смены я добиралась до дому в состоянии взболтанного яйца. Но всё же мне нравились ночные смены, потому что, перехватив утром после смены пару часиков сна, я имела в своём распоряжении целых полдня свободного времени.
По мере приближения к храму становилось многолюднее, и, когда взгляду открылось каменное кружево кокошников под луковицами куполов, мы с мамой оказались в толпе женщин. Многие из прихожанок были знакомы между собой и тепло, по-родственному здоровались друг с другом. Худенькая девочка-подросток протягивала прохожим жестяную кружку с мелочью, серьёзно сообщая, что церковь собирает деньги на танковую колонну. Я опустила в кружку сто рублей, и девочка просияла в ответ улыбкой:
— Спаси, Господи!
Она ответила так искренне, словно была специально поставлена на моём пути, чтобы мы с мамой не свернули в сторону и прошли свой путь до конца. Подняв голову, я посмотрела на купола с крестами, закрашенные тёмной маскировочной краской. На колокольне молчаливо поблёскивала медь колоколов.
— В последний раз в двадцатом году звонили, — прошамкал за моей спиной старушечий голос. Я обернулась. Востроносая старушонка пристукнула клюкой о землю и сощурила глазки-бусинки. — Мабудь, после смерти царя-ирода послабление колоколам выйдет.
Мы с мамой онемели от такой бабулиной храбрости, а она, довольная сказанным, бодро пошустрила к паперти, то и дело налагая на себя крестное знамение.
Мы с мамой уже вошли за церковную ограду, когда вдруг люди стали расступаться по сторонам. По проходу шла высокая женщина с пепельно-белым лицом. Чёрный платок на голове был по-деревенски повязан до бровей, из-под которых в одну точку невидяще смотрели глаза. Подобный взгляд я видела у многих, кому пришла похоронка.
— Наташа, кто? Сын? — кинулась к женщине одна из прихожанок.
— Муж. — Женщина остановилась, и её руки бессильно повисли вдоль туловища. — Погиб смертью храбрых в боях за Ленинград. Не могу сказать про похоронку детям. Сначала Ему покажу.
Она не сказала, Кто Он, но все поняли, Кого она имела в виду, и женщина понесла свою скорбь дальше, к алтарю.
— Счастливая, похоронку получила, — одними губами произнесла мама. — А у нас и того нет.
Я взяла маму за руку, и она ответила мне взглядом, в котором читались робость и надежда. От клироса я услышала негромкое пение нескольких голосов, и, хотя слов не разобрала, мелодия утянула мою душу куда-то вверх, под высокий купол, откуда смотрели на нас печальные глаза Господа.
* * *
«Матвей, я хочу тебе сказать, что очень радуюсь твоим письмам! Ведь если письмо пришло, значит, ты жив и здоров. Пожалуйста, пиши чаще, хотя я знаю, что на фронте не всегда удаётся выкроить время для письма.
Каждый день, когда я слушаю сводку Сов-информбюро, я вспоминаю о тебе и обо всех тех моих друзьях, кто бьёт врага или погиб смертью храбрых. Мы здесь, в тылу, тоже не сидим сложа
