– Я так мерзну.
– Сейчас?
– Я мерзну с тех пор, как вы пришли сюда. Четыре дня назад.
Она вздохнула.
– Извини. Я должен был догадаться.
– Сижу тут в тридцатиградусную жару, одетая, на солнце… И мерзну. Понимаешь?
– Да. Вполне.
– А я не хочу мерзнуть.
Вдруг она поднялась со стула.
– Кофе хочешь?
– Не стоит.
– Но ты же хочешь?
– Спасибо.
Она исчезла в дверях, и он услышал, как она на кухне наливает воду и звякает чашками. С улицы доносились голоса мальчишек, игравших в хоккей: они кричали, когда забивали гол или когда появлялся еще какой-нибудь старикан на машине и приходилось освобождать ему дорогу.
В стаканах пенилось молоко, как в кафе, куда он вечно не успевал зайти. Он выпил и поставил стакан на стол.
– Насколько хорошо ты на самом деле знакома с Эвертом?
Она посмотрела на него изучающе, именно тем взглядом, который лишал его уверенности в себе.
– Ах вот почему ты здесь? Чтобы поговорить об Эверте?
– Да.
– Это что, допрос?
– Вовсе нет.
– А что же?
– Я не знаю.
– Ты не знаешь?
– Нет.
Она опять одернула рукава, как будто все еще мерзла.
– Я не понимаю, что ты городишь.
– Я бы и сам хотел выражаться яснее. Но не могу. Можешь считать, что это мои личные изыскания. Никак не связанные с работой.
Она не спеша допила стакан.
– Он – самый близкий друг моего мужа.
– Я знаю. Но сама ты хорошо его знаешь?
– Его не так-то легко узнать.
Она хотела, чтобы он ушел. Он ей не нравился. И он это видел.
– Еще одно. Скажи мне…
– А Эверт знает, что ты здесь?
– Нет.
– Почему?
– Если бы он знал, я бы тебя не спрашивал.
Солнце припекало. Он чувствовал, что спина у него совсем мокрая. Он бы предпочел оказаться где-нибудь в другом месте, но оставался здесь, несмотря на возникшее напряжение.
– Эверт рассказывал тебе? О том, что случилось в морге? О том, как погиб Бенгт?
Она его не слышала. Он это видел. Она указала на него рукой и не опускала ее, пока ему не стало не по себе.
– Он сидел здесь.
– Кто?
– Бенгт. Когда ему позвонили и вызвали в морг.
Не стоило ему сюда приезжать. Пусть бы она предавалась своей скорби. Но ему понадобился настоящий портрет Эверта. И от нее он мог бы его получить. Он повторил вопрос:
– Эверт тебе рассказывал о том, что случилось с Бенгтом?
– Я задавала ему вопросы. Но он рассказал не больше, чем было в газетах.
– Вообще ничего?
– Не нравится мне этот разговор.
– И ты не спросила Эверта, почему та проститутка требовала, чтобы приехал именно Бенгт?
Она молчала. Долго.
Он не спешил задавать другие вопросы. Главный он уже задал.
– Что ты несешь?
– Вы с Эвертом говорили, почему она убила именно Бенгта?
– Ты что-то знаешь?
– Я у тебя спрашиваю.
Она не сводила с него глаз.
– Нет.
– И ты не поинтересовалась?
И тут она вдруг расплакалась. Сидела сжавшись в комок, маленькая, несчастная, задавленная горем.
– Я интересовалась. Спрашивала у него. Но он ничего не сказал. Ни слова. Несчастный случай. Вот что он ответил. Это могло случиться с кем угодно. А случилось с Бенгтом.
Кто-то подошел к нему сзади. Свен Сундквист обернулся – это была девочка, младше Йонаса: пяти, может быть, шести лет. Она вышла из дома в белой рубашечке с коротким рукавом и розовых шортах. Остановилась перед мамой и заметила, что та плачет.
– Что случилось, мамочка?
Лена Нордвалль наклонилась к ней и сказала:
– Ничего, старушка.
– Ты плачешь. Это из-за него? Он дурак?
– Нет. Он не дурак. Мы просто разговаривали.
Девчушка в рубашке и шортиках обернулась, и на Свена уставились огромные глаза.
– Мама грустная. Папа умер.
Он сглотнул, улыбнулся и попытался выглядеть одновременно серьезным и приветливым:
– Я знал твоего папу.
Свен Сундквист молча смотрел на женщину, которая четыре дня назад осталась одна с двумя детьми. Он понимал ту боль, которую она чувствовала. Понимал, почему Эверт предпочел спасти Лену от позора и почему решил, что ей эта правда не нужна.
Эверт Гренс не мог дождаться завтрашнего дня. Он тосковал по ней.
В воскресенье машин на улицах мало и через город можно проехать быстро. Улица Вэртавэген совсем безлюдная, и он поставил Сив, вторил ее высокому голосу и дошел до припева, когда ехал по мосту Лидингё, не замечая дождя, который вдруг снова принялся моросить.
Всегда пустая стоянка была переполнена. Он сперва ничего не понял и подумал, что заехал не туда, но потом вспомнил, что ни разу не был здесь в воскресенье – обычный день посещений.
В регистратуре его встретили удивленными взглядами: сиделки и узнавали его, и не узнавали. Он пришел не как обычно, его ждали только завтра. Он улыбнулся сиделке и, смеясь ее изумлению, пошел привычным путем в палату. Сиделка окликнула его: «Постойте!»
– Ее там нет.
Сперва он не расслышал, что она сказала.
– Ее там нет. В ее комнате.
Он стоял как вкопанный. Снова переживал тот день, когда она умерла, а потом вернулась к жизни. К такой вот жизни. Чувствовал, что снова умирает вместе с ней.
– Она на террасе. Сегодня воскресенье. У них послеобеденный отдых. Мы стараемся, чтобы они больше времени проводили на воздухе. А сегодня погода совсем летняя. Там большие зонтики от солнца.
Он не слышал. Молодая сиделка что-то говорила, а он не слышал ни слова.
– Сами понимаете, как полезно дышать свежим воздухом. Она очень рада.
– Почему ее нет в комнате?
– Простите?
– Почему ее там нет?
У него закружилась голова. Прямо у входа стоял стул, и он рухнул на него, снял пиджак, положил на колени.
– Все хорошо? – Сиделка присела рядом на корточки. Он посмотрел на нее:
– На террасе?
