— Слышала, да?
— Я слышала шум, — ответила я. — Я не это имела в виду.
— Шум, — повторил он. — Это деньги. Это я ищу способ их заработать.
Он зарабатывал деньги, присылал все больше, на папином с мамой счете регулярно появлялись новые поступления. Мама никогда не спрашивала, как он их зарабатывает, да и я тоже. Наверняка ответ оказался бы не так ужасен, как мы подозревали. Но мы не спрашивали — вдруг все еще хуже, чем мы думаем?
На его конце провода скрипнула кожа и что-то с глухим стуком закрылось. То есть все время, пока мы болтали, он не сидел на месте. Он никогда не сидит на месте. Наверное, в тюрьме для него самым трудным было то, что у него отобрали свободу передвижения.
— Как там мама с папой? — спросил он.
— Лучше с каждым днем, — ответила я. — Как и все мы.
— Посмотри на себя, — сказал он. — Может, Ноа был не единственным супергероем.
— А он и не был супергероем, — возразила я. — В том-то вся и беда. Хватит с нас спасателей, окей? Это просто жизнь.
— Ага, — откликнулся он и добавил: — Знаешь, я до сих пор думаю о Вайпио. — Мне показалось, я слышу, как он качает головой. — Я ведь торчал там, когда все уже разъехались по домам. Вертолеты, собаки, ничего не осталось, а я все бродил по горам и искал Ноа. Туда-сюда по всем этим тропам. И мне все время казалось, что он тут, за поворотом. Впереди меня. Ведь когда мы были детьми, он всегда был впереди меня. И даже в последний раз, как будто он упал потому, что зашел далеко вперед, туда, где уже никто не ходит. И какая-то часть меня навсегда останется там, в долине. В поисках Ноа. Какая-то часть меня никогда не вернется оттуда. Понимаешь?
Пока мы разговаривали, я ходила по домику, который у нас сейчас, на участке дяди Кимо. Вышла из боковой двери на ланаи. Почувствовала, как древовидные папоротники хапуу, бананы и железные деревья создают собственную атмосферу. И совсем не так, как в Сан-Диего. Как же быстро я вернулась на Гавайи. Вэн и все эти вечеринки, походы в горы. Поездки, скалы, водопропускные трубы. И Вэн. И Вэн.
— Да, — ответила я. — Отлично тебя понимаю.
Он ничего не сказал.
— То есть ты не приедешь домой? — уточнила я.
— Домой, — произнес он, словно уже слышал это слово, но до сих пор не знает, что оно значит. — Когда я был на Гавайях, — продолжал он, — каждый встречный говорил мне, мол, помнишь, как ты набрал тридцать пять очков в матче против Виллановы[153], забросил на последней минуте, еще мяч отскочил от щита. Или: “Когда ты играл за «Линкольн», я ходил на все твои матчи”. На Гавайях же так все время, да? Там помнят меня прежнего. Там только это, долина и везде Ноа. Ну его нафиг, сестра. Что поделать, это Гавайи. Ну его нафиг.
Я ему сказала: попробуй еще раз.
— Ты удивишься, — добавила я, — что эта земля способна с тобой сотворить.
— Меня уже ничто не удивляет, — ответил он.
Ох, Дин. Как был говнюком, так и остался. В другой раз я бы разозлилась, так? А тут подумала — наверное, ему нужно, чтобы в него в кои-то веки поверили. Нужно хоть немного побыть лучшим.
— Кстати, — сказала я, — те деньги, которые ты прислал нам тогда, в первый раз. Они пришли, ровно когда маме они были нужнее всего. Я имею в виду, прям очень-очень нужны. Она уже была готова наложить на себя руки. Ты знал?
Он вздохнул. Судорожно. И ответил чуть хрипло:
— Окей.
— И я помню тот день в Портленде, — добавила я. — Помню, кто сел за руль. В самом конце. Но тебе необязательно продолжать делать то, что ты делаешь сейчас. Мы справимся.
— Да ладно? А как же твоя новая ферма? Попробуй ее раскрутить, это будет недешево.
Окей, он был прав: даже если окружные или федеральные власти нас спонсируют, больших денег таким, как мы, государство никогда не даст. Я сама это говорила. И почувствовала, как его деньги движутся ко мне по проводам. Точно мощное морское течение.
— Вот-вот, — сказал он. — Видишь? Об этом я и говорю. Дела у нас еще не окей. Во всяком случае, пока.
И тут я поняла, что в этом мы с Дином навсегда останемся разными. После всего, что случилось с нашей семьей. Всего, что мы видели и чувствовали от Ноа. Его эхо по-прежнему в нас… Мне хотелось лишь одного — понять. А деньги… что деньги? Откуда-нибудь да возьмутся. Однако Дину этого мало. Ему необходимо лично, своей рукой стереть все, что с нами произошло. Чтобы все уж точно осталось в прошлом. Но на это не хватит всех денег мира.
— Я могу заработать в разы больше, деньги буквально повалят из наших околе, — сказал он. — Что скажешь?
— Скажу, что маме хочется, чтобы ее единственный живой сын вернулся домой, — ответила я.
Он долго молчал. Но слушал. Я это чувствовала.
— Я подумаю, — наконец сказал он. — А пока буду и дальше присылать вам деньги. Намного больше. Ладно, мне пора.
Мне хотелось повторить: нет, не надо больше денег, лучше сам приезжай. Главное, решись, а мы тебя всегда ждем. Но он уже повесил трубку.
39
ОГИ, 2009. ДОЛИНА ВАЙПИО
Ах. Ха.
Я чувствую дыхание жизни в долине.
Ах.
Ха.
Четыре дня и четыре ночи мы уже здесь, где все началось. Ждем. Малиа не знает чего, но я-то знаю. Вокруг нас качается и шуршит кало, стоят железные деревья, а за ними снова кало, взошедшее после дождя, что каждую ночь льется из облаков, которые несут другие дожди в другие части этих островов. Сегодня ночью дождя нет, и я чувствую, как ясная луна, точно мать, наблюдает за мной из дома, куда я однажды вернусь.
Я уже возвращаюсь туда.
Здесь Малиа, здесь Кауи, мы на дальнем краю Вайпио, у начала тропы, которая подняла моего сына к смерти. Наша палатка стоит не у самого берега полиэстер свистит и хлопает на ветру и я снаружи палатки в темном воздухе иду потому что слышу голоса. В этой части долины они громче. С тех пор как Найноа не стало голоса крепнут во мне день ото дня. Они придают краски и запахи цветам в моей голове которые я знаю и чувствую вот только слов для них не подберу. Но я знаю, мы ждем. Малиа и Кауи не знают чего мы ждем а я знаю.
Это будет сегодня вечером. Как и много лет назад. Мы так и не стали теми что были когда отправились из этих мест на тех моторах через море в Оаху с его бетоном и людьми которых там слишком много. Когда-то мы жили здесь и ездили на лошадях когда они бежали то бежали и мы когда они шагали то шагали и мы когда они дышали когда они воняли когда они потели то так же и мы и каждый из нас был пуст или полон как лошадь. Я когда-то был сахарным тростником. Я был тростником и шелестом и сладким как сахар дымом жатвы когда мы убирали урожай и начинали заново на пепелище[154].
