вынуждена сама формировать собственную идентичность. Теоретически она вправе принимать решения и учиться на своих ошибках. Но на практике она боится одиночества. Надеясь обрести руководство для жизни, пытается получить как можно больше информации о жизни матери. Обычно это происходит в возрасте от 20 до 30 лет, когда девушкой овладевает желание вернуться к матери, соответствующее данной фазе развития. Потребность дочери в женском воссоединении не исчезнет просто потому, что матери больше нет. Собирая информацию с целью воссоздать свою мать – не только как родителя, но и как женщину, – дочь пытается расширить свой образ матери. Она представляет, как могли бы сложиться их отношения, и тем самым максимально приближается к воссоединению.
До тех пор пока 25-летняя Марджи не начала собирать информацию о матери, она помнила ее лишь как печальную женщину в депрессии, покончившую с собой 18 лет назад. Марджи не хотелось налаживать связь с мамой. Но когда ей было чуть за 20, она почувствовала, что нуждается в связи с женщиной из своей семьи. Марджи впервые попросила бабушку с дедушкой рассказать, какой была ее мама в юности.
Мне всегда казалось, что моя мама была застенчивым и замкнутым интровертом, но я узнала у бабушки и дедушки, что она была совершенно другой – очень открытой и общительной, милой и щедрой, душой компании. Депрессия была серьезной болезнью, раз так сильно ее изменила. Я считаю себя экстравертом, каким была моя мама, а не интровертом, какой всегда ее считала. Моя мама также была очень музыкальной и четко выражала свои мысли. Она хорошо училась в школе. В этом я похожа на нее. Да, я такая же, как она. Я не родилась в цветке, как Дюймовочка, и биологически связана с другим человеком. Это не значит, что я похожа на маму внешне и подвержена депрессии. Просто у меня есть позитивные качества, близкие ей.
Марджи не побоялась наладить связь с матерью, которая ассоциировалась с депрессией и смертью. Она установила связь с человеком, которого еще предстоит узнать. Сейчас она на полпути. Открытие для себя матери – двухэтапный процесс. Сначала мы воскрешаем ее как женщину, затем с помощью воображения состариваем до возраста, в котором она могла быть сегодня. Это самое сложное. Чтобы представить, какими были бы отношения с моей мамой сегодня, и сравнить себя с обеими матерями – 41-летней, которую я знала, и 67-летней, какой она стала бы, – мне нужно перемотать время вперед и представить, как бы ее изменили культурные факторы последних 20 лет и какой она стала бы, если бы не заболела раком. Представить, куда бы она могла поехать, если бы не умерла.
Мне казалось, что я знаю, чего мама желала для меня. Я часто представляла последний разговор в нашей жизни, который не состоялся. Она взяла бы меня за руку и прошептала свое последнее желание: «Я хочу, чтобы ты выросла счастливой. Поступи в университет и найди хорошего мужа. Желательно врача-еврея, который купит тебе дом на Лонг-Айленде. Но не в Грейт-Неке и не в Файв-Таунсе. Лучше чуть дальше, возможно, в Массапекве. Ты сделаешь это для меня?»
Возможно, вы решите, что это шутка, но я говорю всерьез. Моя мать выросла в еврейском районе Нью-Йорка 1950-х – 1960-х годов. Местные жители отправляли дочерей в университет, чтобы те вышли замуж за профессионалов. Успех женщины оценивался количеством каратов бриллианта в ее кольце. Мне хочется верить, что у моей матери были бы более обширные мечты для дочерей, если бы она прожила дольше и увидела наши успехи в других областях. Или, по крайней мере, увидела, как экономика страны вынудила работать обоих супругов. Но я помню, что мама всегда готовила меня к будущему, включавшему белое платье, алтарь и одного из хороших мужчин, которых сложно встретить. Таким было ее представление о женском успехе, и она желала его мне. Маму шокировал мой первый парень, бывший малолетний преступник с волосами до подбородка. Разумеется, я выбрала его отчасти потому, что знала, в какой ужас придет мать. В тот момент мы перешли на этап противостояния, и я задержалась в нем целых десять лет, так как не могла двигаться дальше после смерти матери.
Некоторые элементы личности дочери замирают, когда мать умирает. Она может повзрослеть, сохранив черты фазы развития, на которой была в момент трагедии. Девочка становится женщиной, которая по-прежнему зависит от умершей матери. Повзрослев, подросток продолжит сопротивляться и бунтовать против нее.
После смерти матери я провела в этом состоянии девять лет, и это был удобный способ сохранить отношения с ней. Смерть не заглушила требования моей мамы. В моих мыслях она по-прежнему пыталась дать мне совет, который я не хотела слышать и отказывалась принимать. Когда мне исполнилось 18, я уехала из Нью-Йорка, пообещав не приближаться к Лонг-Айленду ближе чем на 200 километров. Я избегала студентов медицинских факультетов и была уверена, что не стану жить той жизнью, которую мама хотела для меня, отвоюю независимость, устроив ее по собственному желанию.
Возможно, я бы перестала активно бунтовать, если бы в глубине души меня не тянуло к будущему, которое я с возмущением отторгала. Это было моей маленькой драмой, в которой я никому не признавалась. Меня одновременно мучили чувство вины за то, что я уклонилась от тропы, которую мне навязывала мать, и тайное желание безопасности, которую, по словам мамы, должно было гарантировать такое будущее. Поэтому пока я осознанно сопротивлялась желаниям матери, пыталась удовлетворить желания нас обеих. Когда мне было 23 года, я планировала связать будущее с парнем-студентом. Он не был евреем и не жил в Нью-Йорке, но собирался поступить в юридическую магистратуру, и это казалось мне приемлемым компромиссом. Планируя свадьбу, я думала, что мама гордилась бы мной, узнав, что я скоро стану женой.
Лишь благодаря разорванной помолвке и анализу прошлого я поняла, что не только пыталась прожить жизнь, которую мама желала мне. Нет. Еще я пыталась прожить жизнь, которой у нее не было. Мама никогда не уезжала из Нью-Йорка. Она давала уроки игры на фортепиано в течение нескольких лет до моего рождения, но так и не построила карьеру. Она не вышла замуж за врача (или юриста, или директора компании) и не купила огромный дом. Всего этого ей когда-то желала ее мама.
Покажите мне дочь, которая охотно пожертвует собой ради желаний матери. Но дочери без матерей делают это постоянно – из чувства вины, долга, горя и любви. Мы пытаемся выполнить несбывшиеся желания наших матерей,
