всё.
Когда дом снова замолчал, внутри неприятно тянуло. И даже гости не могли унять тревогу. Сидя в своем углу, он пытался вспомнить лицо мамы, но оно было словно затянуто паутиной. Что-то стирало маму из головы. Оставался лишь силуэт и волосы. Все остальное — серый гнилой полиэтилен, облепивший фигуру… Скрывающий все старое…
Однажды папа снова заглянул в шкаф. Он был совсем сед. Усталый, хромающий отец, чьего лица Леня почти не узнавал, показывал дом мужчине и женщине с большим животом. Они ходили по полу в ботинках, и Ленчик вспомнил, как кто-то близкий ругался на это. Кто-то стертый. В нем вспыхнула злоба, но семья зашевелилась, обнимая покрепче.
Слов людей он почти не понимал. Будто бы уже их слышал, но что они значили… Леня просто наблюдал, пока не закрылась дверца. И нервничал, предчувствуя перемены. В его дом пробрались чужаки…
Шкаф стали открывать чаще. Гораздо чаще, и это его бесило. Леня щерился каждый раз, когда внутрь заглядывала незнакомая женщина, развешивая свою одежду и расставляя коробки, совсем как когда-то делала… другая. Он рычал, когда небритый мужчина запихивал на верхнюю полку шапки или брал их оттуда. Конечно, новые жильцы не слышали живущего в шкафу Леню.
По ночам он просил семью обвить руки и открывал дверцы, никогда не закрывая. Наутро незнакомцы с раздражением их захлопывали. Женщина, лишившаяся живота, требовала от мужчины что-то, и тот с отверткой возился с петлями, ворчал, показывал, что дверцы работают как надо, но наутро все повторялось, и он снова лез в шкаф с инструментом. А потом стал приходить раньше и, увидев распахнутое нутро Лениного тайника, лишь тихонько прикрывал его, опасливо глядя наверх, в сторону спальни тех, кто жил тут раньше. Ночами оттуда часто раздавался противный визг. Леня хотел выползти и добраться до второго этажа, чтобы прекратить этот крик, но семья никогда не трогала его ноги, а покинуть угол сам он не мог.
Поэтому Леня сдирал висящие на вешалках вещи, а иногда бил семьей по стене шкафа. Глухие стуки вызвали небритого мужчину со второго этажа, он осторожно подходил к створкам. Под грузным телом скрипели половицы. Потом он тихонько открывал дверцу, светил внутрь фонариком, и семья убегала. Леня бессильно скалился, ненавидя вынужденное одиночество и глядя в слепо таращащиеся глаза человека.
Женщина стала вешать платья в другом конце шкафа, с подозрением глядя на угол, откуда на нее смотрели невидимые, но ненавидящие глаза. Мужчина, проходя мимо, всегда ускорял шаг. Семья же была недовольна выходками Ленчика. Иногда она и вовсе не приходила. Он звал ее, он просил прощения, а потом сладко нежился в объятьях, обещая больше никогда не безобразничать. Но однажды не выдержал, и, распахнув дверцы шкафа, выкинул наружу все коробки, какие мог.
Новые жильцы даже не положили их обратно. Мужчина оттащил их в соседний шкаф. Женщина орала на него, держа на руках плачущий сверток, и указывала на убежище Лени. Требовала чего-то. Небритый лишь отмахивался и крутил пальцем у виска. А потом захлопнул дверь, и что-то щелкнуло снаружи.
Семья же ушла и больше не навещала Ленчика. Он слышал, как она ползает по дому, как шепчется, но никто больше не приближался к шкафу. Никто не слушал умоляющих криков и обещаний. Леню снова предали. В доме же появился новый звук. Топот маленьких ножек, торопливый, неуклюжий. От счастливого детского смеха хотелось выть от зависти и злобы. Он понял, почему наскучил семье. Понял, что теперь ей нужен другой мальчик. Леня пытался разглядеть обидчика сквозь щель в шкафу, но не мог.
Запертый в своем углу, брошенный всеми, он днями и ночами неотрывно смотрел в узкую полоску света, пока однажды не услышал что-то знакомое. Что-то из той жизни, которая была у него когда-то. Внутри сладко потянуло.
— Раз, два, три, четыре, пять… — говорил кто-то, и Леня вытянулся в струнку. Когда-то, бесконечность назад, эти слова наполняли радостью. Когда он еще не потерял их смысл.
Что-то щелкнуло снаружи. Дверца шкафа открылась, и внутрь залез чужак. Глаза его горели азартом и забытым Леней счастьем. Тихонько хихикая, мальчишка пробрался в угол. Замер, прикрыв рот ладошкой.
Леня приподнял руку. Со всех сторон хлынула семья, опутала его, согрела, ее шепот превратился в крик. Жадный, голодный. Она хотела чужака. Хотела так, что скользкие тела обжигали кипятком. Семья сжимала сильнее и сильнее. Кто-то кричал громче всех, убеждал, что Леня не пожалеет. Что это он забрал Леню много лет назад, и подарил семье дом. Что надо торопиться! Ведь связь между потоками тает. Осталось сделать последний шаг, но им нужен новый братик. И Леня должен взять его, иначе исчезнет, растратив себя на мостик между временами. А они не хотят этого. Потому что они — семья. Каждый их них когда-то построил свою переправу. В шкафах, в чуланах, в землянках. И каждый раз семья становилась больше, сильнее.
«Возьми его!» — ревела она.
Ленины губы скривились, пальцы согнулись корявой лапой. Этот мальчик был его шансом выбраться из ловушки. Освободиться. Скользнуть по деревянному полу прочь из шкафа. Объединиться с семьей.
Но… Когда он почти коснулся гостя, в памяти всплыло плачущее лицо человека, выбрасывающего из шкафа тряпки и водящего рукой по стене. Леня почему-то знал, что этот мужчина искал именно его. И что небритый будет также искать мальчишку. Будет плакать. Почему-то стало больно.
Он отшатнулся. Семья взвыла, и в ее голосах больше не было тепла. Она клонила руку Лени к чужаку. Она орала, что иначе нельзя. Что этот дом им нравится. Что второго шанса может не быть! Что они не возьмут его с собой! Им придется уйти. Придется искать новый дом, снова жертвовать кем-то из братьев, снова рисковать, поджидая того, кому выделено достаточно времени, чтобы провести их дальше. Снова прятаться, снова бояться. Ты не станешь одним из нас, кричали они, если упустишь его. Одумайся! Разве стоит это гадкое создание наших страданий?
Леня не шевелился. Рука дрожала в сантиметре от плеча гостя. Но тот вдруг дернулся, толкнул дверцу, распугивая тени. Снаружи кто-то тревожно ахнул, створки хлопнули, лязгнула защелка. Небритый испуганно закричал на сына.
Семья резко смолкла. Ругань человека таяла, будто шкаф улетал прочь. Свет померк. Наступила тьма и безмолвие, кружащиеся как на раскрученной карусели.
— Неужели Леня снова в шкафу? Не может такого быть! — рванулось откуда-то.
Дверцы отворились, яркий свет ослепил его, скорчившегося на полке. Смутно знакомый мужчина протянул к нему руки.
— А вот он где!
Леня ощерился, зашипел. И вырывался все то время, пока побледневший человек вытаскивал его из шкафа. Рычал, когда другой мальчик, которого он когда-то знал, совал ему
