опытнейшего полярного лётчика Михаила Алексеевича Титлова, поручено организовать дрейфующую станцию «Северный полюс – 4» в Восточном секторе океана, начальником которой назначен кандидат географических наук Евгений Иванович Толстиков. Третий отряд проведёт научные работы в ещё не обследованных районах Центрального полярного бассейна. Эту группу возглавят два героя Советского Союза – полярный лётчик Иван Иванович Черевичный и учёный-геофизик Михаил Емельянович Острекин.
…Итак, через 30–40 минут машины с бело-голубыми эмблемами полярной авиации понесут нас в Страну вечных льдов.
Последние минуты перед вылетом. Неутомимые корреспонденты щёлкают со всех сторон фотоаппаратами, пока не раздаётся команда: «По самолётам!» В руках у жён появились носовые платки. То одна, то другая нет-нет да и отвернётся, стараясь скрыть набежавшие слёзы. Прощальные слова и добрые напутствия потонули в гуле моторов.
Первым в воздух уходит флагманский Ил-2 Н-440. За его штурвалом Герой Советского Союза Илья Павлович Мазурук. На борту корабля начальник Главсевморпути Василий Федотович Бурханов, возглавляющий экспедицию «Север-6». Самолёты взмывают один за другим. А вот и наша очередь.
Машина, чуть подрагивая на бетоне взлётной дорожки, заруливает на старт. Лётчик убирает газ, и становится вдруг необыкновенно тихо. Но ненадолго. Моторы загудели снова, сильнее, сильнее. Винтов уже не видно: лопасти слились в прозрачную серебряную плёнку. За окнами проносится череда самолётов, ещё стоящих вдоль дорожки, аэродромные строения, фигурки провожающих… Земля начинает исчезать в густых облаках, лениво обступающих нас. Механики включают подогрев кабины. Становится тепло, и мы, сбросив тяжёлые полярные одежды, располагаемся со всеми возможными удобствами.
Каждый коротает время как может – и четыре часа полёта проходят незаметно. Скоро Архангельск. Уже зачернели вдали высокие трубы заводов, а под крыльями проплыла извилистая белая лента Северной Двины.
После ночёвки на Кегострове самолёт уходит на Амдерму. Совсем недавно этого посёлка, находящегося на арктической границе Европы и Азии, не было на картах, а сегодня здесь высятся двухэтажные дома, поблёскивают окнами магазины, и голоса ребятишек, весёлые даже в непогоду, звучат на некогда безлюдных берегах Карского моря.
Арктика зовёт на лёд, бездействие томит, и дни вынужденной задержки в Амдерме тянутся необычно медленно.
Только 30 марта погода наконец угомонилась, и мы берём курс на остров Диксон, с тем чтобы вылететь оттуда дальше, на мыс Челюскин. Отсюда и с островов Северной Земли начнётся наступление на полюс.
Отряд Котова должен был найти для нашего лагеря подходящую льдину, тогда через океан перекинется невидимый воздушный мост, и тонны грузов для дрейфующей станции «Северный полюс – 3» совершат далёкое путешествие – за тысячи километров от земли. Распростившись с гостеприимным хозяином «Ила», лётчиком Васильевым, перегружаемся на Ли-2 Н-531, которым командует хорошо знакомый нам лётчик Пётр Павлович Москаленко. Пока я вожусь со своим объёмистым медицинским багажом, в кабину входит ещё один пассажир, высокий, плотно сбитый человек. Это Константин Митрофанович Курко, начальник будущей радиостанции «Северный полюс – 3», мой старый приятель по дрейфу на станции «Северный полюс – 2» в 1950–1951 годах. Он не раз зимовал на полярных станциях, летал бортрадистом и, как говорят, собаку съел по части полярных дел. Сейчас он досадует на свою неосмотрительность: лётчик, с которым он прилетел на Диксон, по ошибке увёз его спальный мешок. По-хозяйски устраиваясь в кабине, неторопливо расстёгивая меховую куртку, Константин Митрофанович продолжает ворчать на ни в чём не повинного лётчика.
Путь от Диксона до мыса Челюскин затягивается на четыре с лишним часа из-за сильного встречного ветра. Сквозь замёрзшие стёкла едва виднеются изрезанные гребнями свежих торошений ледяные поля Карского моря.
Мы садимся, встреченные яркими солнечными лучами, сверканием снега и тридцатиградусным морозом.
Здесь уже трое наших. Аэролог Платон Платонович Пославский, человек с коротко подстриженной бородкой, неторопливыми жестами и застенчивой улыбкой, – старейший полярник, уже поседевший на арктической стезе. Комсомолец-радист Леонид Наумович Разбаш – потомственный северянин: его отец и братья тоже осваивали Север. Несмотря на свою молодость, он уже имеет четырнадцатилетний полярный стаж. По характеру живой и остроумный, Лёня, однако, ещё по-юношески вспыльчив, и при слишком острой шутке в его серых глазах загорается огонёк обиды. Евгений Павлович Яцун, кинооператор станции, хорошо знаком мне по прошлым экспедициям в Арктику. Бывал он и сдержанно-молчаливым, и прямолинейным до резкости. Но трудолюбие и настойчивость всегда были неизменны в нём. Яцун давно свыкся с трудностями походной жизни. Где только не побывал со своей камерой этот неутомимый кинолетописец: в степях Монголии и на далёком Сахалине, под солнцем Средней Азии и на дрейфующей станции «Северный полюс – 2»! Теперь он уже приступил к съёмкам нового кинофильма, посвящённого Северу…
Вместе со старожилами мы расположились в одном из домиков, громко названном гостиницей. Из щелей голых дощатых стен выглядывали пучки войлока; большая, в полстены, печь, топка которой входила в обязанности постояльцев, распространяла приятное тепло; походные складные койки, на которых нам предстояло спать ещё целый год, и увесистые тюки с нашим полярным обмундированием придавали этой большой комнате бивуачный вид. Но этот домик был последним земным уютом на пути к полюсу.
Спали мы недолго. Яркие солнечные лучи, пробившись сквозь заледеневшее стекло окон, приветливо глянули в комнату. Первым высунулся из-под одеяла Разбаш.
– Вставайте, завтракать пора, – произнёс он довольно бодрым голосом, взглянув на часы.
– Ну что ж, не будем нарушать местных порядков, – сонно сказал Платон Платонович, садясь на койке.
Наскоро умывшись, мы вышли из домика.
Утро, необыкновенно тихое, приветливое, встретило нас ослепительным блеском снега, непорочной голубизной неба, морозным воздухом, каким-то удивительно чистым и вкусным.
– «Мороз и солнце, день чудесный», – продекламировал за моей спиной Лёня.
– Хорошо, слов нет, но холодновато, – поддержал Яцун, плотно застёгивая меховую куртку. – Боюсь, как бы затворы у фотоаппаратов не замёрзли.
– Хватит философствовать, пошли завтракать, – раздался сердитый голос Курко, видимо, всё ещё не забывшего об «уехавшем» спальном мешке.
По хрустящему снегу мы неторопливо идём в столовую авиапорта.
Вдруг утренняя тишина разрывается заливистым лаем. Навстречу нам со всех сторон сбегаются собаки всевозможных мастей и оттенков; стараясь поспеть за всеми, ковыляют жертвы драк и капканов, две трёхногие мохнатые калеки. Псы здесь, как и на других зимовках, очень приветливы: умильно заглядывают в глаза, виляют хвостами и всячески стараются выразить свои чувства к человеку. Самые смелые подходят совсем близко, с любопытством обнюхивая наши собачьи унты.
После завтрака каждый из нас принимается за неотложные дела. Радисты заливают аккумуляторы. Яцун бродит по торосам, нагромоздившимся прямо у берега, проводя первые съёмки. Я с помощью Пославского перекладываю медицинское оборудование. За работой быстро наступает вечер. Огромный солнечный диск уплывает за горизонт. Всё вокруг погружается в голубоватую дымку сумерек – домики полярной
