и… закомплексованы. И вообще… Не женщины, а сплошная грусть.
— Кстати, — тут же подтвердила реноме раскованной, юморной славянки Эльжбетта. — господин Алекс, сколько фотографий прикажете заказать для Москвы?
— Что значит «сколько»? И почему для Москвы? — не сразу врубился Пеньковский.
— Ну, скажем, по две мы пошлем руководству КГБ, ГРУ, одну — «лично дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву» — это уже решено. Куда еще? Может, министру внутренних дел и Председателю Верховного Совета? Причем на каждой из фотографий я по-русски старательно выведу: «Олег Пеньковский. Единственный в мире, и на все времена, полковник трех разведок». Вот хохота в Кремле будет!
— Вы так считаете? — нервно передернув плечами, стушевался полковник, никогда особо с юмором не друживший. И подозрительно уставился на Славянку.
— Да что там, — не желала угомониться она, — вся Москва, весь Советский Союз обхохочется. И еще: в какой из мундиров изволите облачиться, когда решитесь дать аудиенцию королеве Елизавете? Увы, советский пока еще не сшит, портные что-то запаздывают.
И Пеньковский понял: Эльжбетта позволила себе выйти за те пределы, которые можно было списывать на юмор. Теперь уже в ее словах сквозил явный сарказм, причем с намеком на откровенное издевательство. И все присутствующие были солидарны с ней. В конечном итоге, россиянину пришлось сделать вид, будто ничего особенного не произошло, и промолчать. Но и встречаться с Эльжбеттой он больше не захотел.
А за день до отлета полковника Винн и Кемпбелл привезли его к старинному особняку, расположенному неподалеку от ворот Святого Стефана. Это строение и слыло родовым гнездом древнего рода Маккеноненов. Дворецкий, словно бы сошедший с экрана исторического фильма, провел господ офицеров в комнату для официальных приемов, в которой всё, вплоть до потускневших канделябров, сохранилось, очевидно, еще с XVII столетия. Кажется, из этого же столетия пробился в новейшие времена и фантом нынешнего владельца — рослого, поджарого, почти не подвершенного старческой сутулости, восьмидесятилетнего джентльмена.
— Господа, — напыщенно произнес лорд, лишь мельком взглянув на русского, которого безошибочно определил по похмельному облику его, — позвольте уведомить вас. Вчера, на церемонии в Вестминстерском дворце, я, как вы и просили, господин Кемпбелл, среди прочего имел честь сообщить о пребывании в Лондоне представителя Кабинета министров и деловых кругов России господина, м-да, м-да… — он запнулся, поднес к старомодному пенсне лист бумаги, украшенный красным родовым гербом, — господина Пеньковского, — прочел по слогам. — Он победно осмотрел присутствующих и в том же напыщенном тоне добавил: — В ответ на это сообщение Её Величество королева Елизавета Вторая соизволила благосклонно, в знак того, что сообщение услышано, кивнуть[32].
— Придворный хронист, несомненно, зафиксировал это событие в утренней записи, — поспешил уточнить Кемпбелл.
— Что само собой разумеется, — горделиво взглянул на него владелец особняка.
— Мы признательны вам, лорд Маккенонен, за честь, оказанную нашему высокому гостю, господину Пеньковскому.
— Не смею вас больше задерживать, господа. — Так и не удосужившись еще раз, пусть даже мельком, взглянуть на русского, лорд, не ожидая реакции гостей, повернулся к ним спиной и, в сопровождении дворецкого, с величественным видом, — хотя и предательски семенящей, старческой походкой, — скрылся за массивной вишневой портьерой. Тоже, наверное, служившей роду Маккеноненов со времен посвящения в рыцари далекого предка нынешнего хозяина дома.
— Вот видите, — самодовольно подытожил этот визит Кемпбелл, уже оказавшись за воротами поместья, — как все прекрасно складывается для вас, господин «полковник трех разведок», в хранимом Господом королевстве Великой Британии. О таком признании можно только мечтать.
Москва. Управление контрразведки Второго главного управления КГБ.
Осень 1961 года
Странная вещь, подумалось майору Коровину, как только он положил трубку, вызов к начальнику управления вроде бы всегда оказывается невовремя, но всегда… кстати. Потому что вот уже несколько дней подряд он обдумывал, каким бы образом самому напроситься на этот вызов, но так и таким образом, чтобы самому… «не напрашиваться»!
Как-то, после очередной полученной от начальства взбучки, майор, уходя на работу, в сердцах, посетовал: «Какой же прекрасной оказалась бы эта служба, если бы не бесконечные вызовы к начальству!» На что жена, этот Соломон в женском воплощении, тут же отреагировала: «А я давно тебе говорю: становись таким начальником, чтобы не тебя, а ты сам вызывал! И хватит уже ходить в этих своих майорах! Не старший офицер, а стыдоба об одной звездочке на замусоленном погоне!»
И возразить было нечего. При всей убийственности своей логики супруга всегда оставалась вместилищем извечной, непреходящей женской мудрости бытия!
Однако этого вызова майор и в самом деле ждал. Нужно было наконец решать, что делать с тем материалом, который оказался у него в руках на сей раз.
— Как-то странно ведем себя, Коровин, — нанес первый, превентивный удар полковник Гвидин, едва майор переступил порог. — Почему не вижу у себя на столе доклада по итогам «наружки»?
— Да ничего такого, особого, не отслежено…
— Хочешь сказать, Коровин, что вся иностранная агентура журавлиным клином улетела «на юга»? — въедливо осклабился полковник. — Вместе с диссидентами, Коровин. По случаю осени, так сказать.
Привычка полковника в каждое предложение вставлять его фамилию поначалу жутко раздражала майора. Но со временем он смирился с ней, как всегда и неминуемо смирялся со всякой прочей прихотью своего начальства. Причем прессование фамилией было еще не самым изнурительным. Предыдущий начальник в течение дня десятки раз то вызывал Коровина к себе, то входил в его кабинет и зависал над душой. И при этом прессовал таким отборным, похабным матом, что самые заядлые «матерщинники» из-под ларька только рты открывали бы от изумления.
— По четырем объектам наружное наблюдение в самом деле ничего компрометирующего не нарыло, — положил майор перед начальником управления заветную красную папку, которую всегда держал под рукой, чтобы отбиваться от всяк проверяющего. — Зато неожиданно активизировался объект «Жрица».
— Это еще кто, Коровин? — поморщился полковник. — Ты меня, Коровин, «псевдонимиями» своими не запутывай, ты, Коровин, по ФИО излагай.
— Речь идет об Анне-Дженет Чизхолм.
— Супруге всё того же британского дипломата?
— И кадровой сотруднице британской разведки.
— По этому поводу и к гадалке ходить не стоит, Коровин. В самом деле, давненько не проявлялась наша Жрица. Уж, не в очередном ли декретном ли отпуске была, Коровин?
— И так уже двое детей, куда больше? Из Британии прибыла, не из Узбекистана. Но, видно, случай представился особый. Контакт у нее был, замаскированный под случайную встречу знакомых.
— Где происходил, Коровин? Кто оказался в контактерах?
— Происходил на Цветном бульваре. Точнее, в сквере, если от бульвара следовать в сторону Самотечной площади. Там, в сквере этом самом, детская площадка имеется, с большой песочницей для игр. А дальше давайте смотреть снимки. Вот ребенок Анны играется в песочнице
