свисало то тут, то там, вперемешку с цепями и канатами. Какие-то люди шумели, хохотали, что-то говорили друг другу во чреве этого лабиринта – актеры где-то в гримерных праздновали успех премьеры спектакля, давшегося с таким трудом. Хлопнула пробка от шампанского, под конструкции над головой взметнулось лихое и счастливое: «Ура!» А Грених шел, понимая, что ансамбль внутренностей театра изменен до неузнаваемости, все сдвинуто и поставлено иначе, он как будто здесь и не был никогда, и того мальчишки с тяжелым взглядом, что вел его, тоже уже рядом нет.
Он запутался в складках какой-то занавеси, шел уже минут пять на голоса празднующих, но никак не мог выбраться – всюду, куда бы он ни ткнулся, висели пыльные декорации.
– Константин Федорович, – пыльная занавесь ожила и в буквальном смысле слова вцепилась ему в руку. В слабом свете, льющемся от гримерных или со сцены – понять было теперь трудно, Грених наблюдал странное зрелище: ожившая занавесь держала его за локоть, будто пасть черной собаки.
– Константин Федорович, – опять этот тихий, знакомый шепот. – Это я – Мейерхольд. Стойте, не двигайтесь. Я вас поймал. Я нарочно вас здесь поймал. Это я попросил Риту написать вам. Сегодня, сейчас же, здесь, где нас никто не увидит и не услышит, вы скажете мне, что значат эти ваши эксперименты с гипнозом в моем театре. Я хочу знать все! Все подробности. Я заведующий этого театра, моя судьба как художественного руководителя висит на волоске. Только что прошла премьера, которая, кажется, возымела успех. Это мое спасение. И я не позволю вам загубить меня, труппу, театр. Я больше не позволю вам ставить на моей сцене спектаклей, которые кончаются смертью. Если хотите знать, я видел! Все видел, как ваш помощник задушил девочку. О, какое горе, вляпаться в эту проклятую историю. Боже! Почему я не слушал Риту? Она ведь говорила, что вы за человек…
– Остановитесь, – строго прервал его Грених.
Мейерхольд захлебнулся словами и замолчал.
– Мой помощник? – только и смог выговорить Константин Федорович, ком подступил к горлу. Все то, что он не хотел признавать, считал надуманными обвинениями, все это сбылось, воплотившись в словах режиссера, который по неведомым причинам оказался замешанным в историю с маскарадом.
– Ваш помощник-с! – язвительным шепотом подал голос Мейерхольд с той стороны занавеси. – Петр Воробьев. Он вам так и не сказал, что на самом деле случилось с девочкой?
– Нет!
– Как же так? Ушли в трюм, так и не выяснили, чем баталия кончилась? – Тон Мейерхольда зазвенел негодованием. Он отбросил занавес, показалась его длинноносая голова со всклоченными черными с проседью волосами, брови угрожающе нависали над колючими темными глазами, как два ястребиных крыла.
– А вы почему в милицию не пошли? – Константин Федорович вырвал из его руки свой локоть.
– Что-о? В какую еще… – Мейерхольд запнулся, как-то быстро поняв, что происходит какое-то недоразумение, смягчил лицо и зашипел, морщась: – Вы смеетесь надо мной? В милицию? Чтобы меня тут же во всем обвинили и безвинно арестовали? Как я им объясню эту смерть? Если даже вы – организатор – ничего не знаете!
– А тело Лиды кто отнес в шоколадный цех?
– Кто-кто? Я! – всхлипнул режиссер. – И Петя. Он меня так запугал, запутал, замучил, что я пошел у него на поводу. Он плакал, уверял, что она жива, у нее лишь приступ, он только усыпил ее. Потом выяснилось, что она все-таки кончилась, а вы уже ушли, воспользовавшись темнотой. Время жало, я не знал, как быть! Мы в темноте ее под сцену спустили, чтобы спектакль доиграть, костюм Анубиса надел Филя Андреев, он как раз ее комплекции, вам, кстати, записку снес. А девочку потом опять подняли, когда все ушли, Петя ей дышал в рот, пытался спасти, но никак… Холодная, все равно что лед! К утру отволокли в цех…
– Стойте, Мейерхольд, – Грених вскинул руку и сжал пальцы в кулак, быстро взяв себя в руки. – Коломбина бросилась вслед за Анубисом, так?
– Да, Анубис с пистолетом налетел на вас, прям на сцену бросился и за ширму шмыгнул.
– На меня?
– Вы сидели в кресле, в маске, одеты вот в этот английский плащ, такого сейчас уже никто не носит, – невозмутимо ответил режиссер, двумя пальцами ущипнув Грениха за рукав тренчкота, – прижали девочку в костюме Анубиса спиной к себе, сжимали ей рот ладонью. Петя откуда-то кричал, чтоб тушили свет. В ту минуту Рита отбросила занавеску и увидела вас. Миша Королев, играющий ведущего, в ужасе отпрянул, Цыганка в кресле спала, аки младенчик. Одна опора рухнула, я успел сей кадр уловить. И потушили свет. Вы с Анубисом никак не могли совладать, возились в темноте, девочка отчаянно сопротивлялась. Петя крикнул, чтобы завели трюмный механизм, спускали люк, что у пациентки припадок, но все под контролем. Я не выдержал, засветил фонарь, бросился к вам. И увидел…
– Что?
– Что вас уже не-ет, – Мейерхольд произнес это, противно растягивая слова и состряпав хитрый прищур, – отверстие в центре открыто, а девочку удерживает Петя.
Несколько долгих минут Грених смотрел в лицо режиссера, молча ожидая объяснений этой нелепице.
– И вы не увидели сброшенных на пол маски Януса, плаща моего и парика?
– Парика? Нет, не видел. Но на полу были брошены маска Анубиса и его плащ с золотым шитьем.
– Мишу Королева вы потом расспросили, надеюсь, что он там видел, слышал? Видел он, как я якобы под сцену ушел?
– То есть и этого вы не знаете? – загадочно сузил глаза Мейерхольд, безнадежно покачав головой. – Королев наш – лишь статист, взмахивающий руками, и у него завязаны глаза, чтобы он не мог видеть таинства гипноза. Чтобы соблюсти секретность! Он, естественно, снял повязку от испуга, но ведь было темно. Поверить не могу, что я объясняю вам это, как маленькому ребенку.
Грених зажмурился, ощутив непреодолимое желание расхохотаться. Мозг был готов вскипеть.
– Вам за это все… хорошо платят?
Мейерхольд раздраженно хрюкнул.
– Как бы много ни платили, никто больше не хочет участвовать, хоть тресни. И я не хочу! И требую, чтобы это все прекратилось. Миша наотрез отказался надевать костюм Зорро, у него нервный срыв, он потерял сон и аппетит, его всего трясет до сих пор. Присутствовать при убийстве – приятного мало, я вам скажу. Вместо него сегодня будет сам Петя, и потом Алексей Кротков его сменит.
– Расскажите мне… все по порядку, – попросил Грених. – Как вообще случилось, что эти постановки возникли у вас в театре?
Мейерхольд замялся.
– Я не имел… не имею права, меня просили сохранять секретность. Все в строжайшей секретности, иначе
