– Я заместитель помощника секретаря вице-наместника по Обустройству и Обеспечению. – И надел мне на шею венок из плюща.
…неизменный, нескончаемый, без месяцев и лет, каждый час – словно весна в самое ясное, самое золото-зеленое утро, когда роса как [алмазы?], башни как соты и единственный ветер – западный зефир.
Лейкпорт, Айдахо
1972–1995 гг.
Зено
На ужин вареная говядина. По другую сторону стола – лицо миссис Бойдстен в облаке табачного дыма. На экране телевизора за ее спиной щеточка движется по верхним ресницам исполинского глаза.
– Мышь нагадила в кладовке.
– Завтра мышеловки поставлю.
– Купи «викторс», а не ту дрянь, что в прошлый раз.
Теперь актер в костюме превозносит отличный звук цветных телевизоров «Сильвания». Миссис Бойдстен роняет вилку, не донеся до рта, и Зено лезет за ней под стол.
– Я сыта, – объявляет миссис Бойдстен.
Зено катит ее в спальню, перекладывает на кровать, отсчитывает ее таблетки, притаскивает телевизор с удлинителем. За окнами, выходящими на озеро, гаснет закат. Иногда в такие минуты, когда он моет посуду, возвращается ощущение перелета домой из Лондона, когда казалось, планета так и будет вечно поворачиваться под ним – вода, затем поля, затем горы, затем города, освещенные, как нервная система. Тогда ему подумалось, что Корея и Лондон – больше чем достаточно приключений на одну жизнь.
Несколько месяцев он сидит за столом рядом с латунной кроватью. Слева открыты первые стихи «Илиады», справа – подаренный Рексом словарь Лиддела и Скотта. Зено надеялся, что начатки греческого, усвоенные в Лагере номер пять, сохранились в памяти, однако ничто не дается просто.
Μῆνιν, начинается поэма, ἄειδε θεὰ Πηληϊάδεω 'Αχιλῆος, пять слов, последнее – имя Ахиллес, предпоследнее указывает, что отцом Ахиллеса был Пелей (одновременно намекая, что Ахиллес богоподобен), и все же, хотя разгадать остается лишь три слова, менин, аэде и теа, строчка – сплошное минное поле.
Поуп: Ахиллов гнев, ахейских бед исток.
Чапмен: Ахилла ярый гнев воспой, о ты, богиня.
Бэйтмен: Богиня, воспой сокрушительный гнев Ахиллеса, Пелеева сына.
Но точно ли аэде означает «петь» потому лишь, что этим словом обозначают поэта? А менин, как это перевести? Ярость? Возмущение? Досада? Выбрать одно слово – вступить на единственную тропку, в то время как в лабиринте их тысячи.
Расскажи нам, богиня, про злость Ахиллеса, сына Пелея.
Недостаточно хорошо.
Говори, Каллиопа, про то, как сын Пелея вспыхнул обидой.
Хуже.
Скажи людям, муза, чего Пелеев малец Ахиллес так раскипятился.
В первый год после возвращения он пишет Рексу примерно десяток писем, ограничиваясь строго вопросами перевода: императив или инфинитив? родительный или винительный? – уступая все романтическое Хиллари. Выносит письма за пазухой и по пути на работу опускает в ящик. Щеки горят от стыда. Потом неделями ждет ответа. Рекс отвечает небыстро и нерегулярно, и Зено теряет последние остатки храбрости. Олимпийские боги пьют из своих кубков, смотрят сквозь крышу дома, как он мучается за столом, и смеются.
Да с чего он вообразил, будто интересен Рексу? Сирота, трус, водитель снегоуборщика с картонным чемоданом и в полиэстеровом костюме. Кто такой Зено, чтобы чего-то ждать?
О смерти Рекса ему сообщает Хиллари авиаписьмом, написанным фиолетовыми чернилами. Рекс, пишет Хиллари, был в Египте, работал со своими любимыми папирусами, пытался выцарапать у забвения еще несколько фраз, и у него случился инфаркт.
«Ты, – пишет Хиллари, – был очень ему дорог». Огромная, с росчерками подпись занимает полстраницы.
Летят месяцы. Зено просыпается во второй половине дня, одевается в тесной комнате на втором этаже, сходит по скрипучей лестнице, будит миссис Бойдстен от дневного сна. Усаживает ее в кресло на колесиках, причесывает, кормит обедом, подкатывает к столу, на котором она раскладывает пазл, наливает на два пальца «Олд форестера». Включает телевизор. Берет с тумбочки список: «Говядина, лук, губная помада, купи на этот раз нормального красного оттенка». Перед уходом на работу укладывает ее в постель.
Истерики, визиты к врачу, лечение, десятки поездок к специалистам в Бойсе – через все это Зено проходит вместе с ней. Он по-прежнему спит на маленькой латунной кровати, Рексов «Компендиум утраченных книг» и словарь Лиддела и Скотта похоронены в картонной коробке под столом. Иногда по утрам, возвращаясь с работы, Зено выводит снегоуборщик на обочину и смотрит, как рассвет просачивается в долину. Это единственный способ заставить себя проехать оставшуюся до дома милю. В последние дни своей жизни миссис Бойдстен кашляет так, будто у нее в груди целое озеро. Зено гадает, поделится ли она перед смертью какими-нибудь воспоминаниями об отце, об их отношениях, назовет ли его сыном, скажет ли, что благодарна за уход в течение стольких лет и рада, что стала его опекуншей, намекнет ли, что знает о его мучениях. Однако под конец она уже как будто и не в этом мире: только морфин, остекленелые глаза и вонь, возвращающая его в Корею.
В день ее смерти, покуда сиделка из хосписа делает необходимые звонки, он выходит на улицу и слышит капель: с крыши течет, деревья пробуждаются, ласточки носятся над головой, горы шевелятся, рокочут, шепчутся. Мир таянья полон звуков.
Он снимает все занавески в доме. Сдергивает с кресел салфеточки, высыпает в мусорное ведро сухие лепестки из вазы, выливает в раковину бурбон. Снимает с полок всех розовощеких фарфоровых детей, укладывает в коробки и относит в благотворительный магазин.
Берет из приюта шестидесятипятифунтового пегого пса с седой мордой по кличке Лютер, заводит его в дом, вываливает в миску банку тушеной говядины с ячменной кашей и смотрит, как Лютер ее заглатывает. Потом пес долго обнюхивает дом, словно не веря своему везению.
