всему, в нужный момент эти фортификации должны загореться. С другой стороны стояло полицейское оцепление; заметно было, что эти бдения идут уже не первый день, все очень устали. Лица людей были отчетливо видны в резком уличном освещении – на центральной площади оно было очень ярким, казалось, что это жестокое шоу проходит на специально подготовленной съемочной площадке – благо на мосту, откуда открывался вид на площадь и баррикады, установили несколько камер, ведущих непрерывную трансляцию.
Выяснилось, что пройти на территорию лагеря не так-то просто, если ты не числишься в каком-либо отряде. Я показал свое удостоверение организации журналистов – выяснилось, что и это не гарантирует мне экскурсии по лагерю, мои документы забрали, чтобы выяснить, насколько я здесь желательная персона. Каково же было мое удивление, когда я увидел одного из давних знакомых журналистов – в сопровождении охраны, забравшей мои документы, бодрым шагом он шел ко мне. Немного старше пятидесяти, не единожды раненый, он всегда делал репортажи из горячих точек.
– Ну, здорово, земляк, проходи! – Он широким жестом поманил меня и крепко стиснул руку.
– Какими судьбами? – Мы шли мимо костров и палаток, людей, облаченных в любую возможную защиту – велосипедные шлемы, хоккейные щитки, мотоперчатки.
– Ну ты же знаешь, как я работаю над материалом – только глубокое вовлечение и погружение! – Он говорил негромко, поскольку окружающим он представлялся точно таким же участником протестов, как и они сами. – А когда принесли твою ксиву – я как раз был в штабе и сказал, что знаю парня.
– И как, их, – я кивнул в сторону полицейских, – тоже мочишь?
– Ну а что, думаешь, мне нравится эта власть? Я здесь от души и пишу так же, от души! – Он крепко похлопал меня по спине.
– И какие прогнозы, что дальше?
– Ну ты же видишь, эти лидеры, – он покивал сложенными вместе указательными и средними пальцами обеих рук, – ведут переговоры, – он повторил своей жест. – Им не под силу даже нормально сформулировать требования, а уж добиться их выполнения… Словом, все будет горячо, таков мой прогноз – погромы, беспорядки! А реагировать жестко президент не станет: он боится показаться диктатором, тогда другие страны смогут просто арестовать его зарубежные счета…
Эта прогулка произвела на меня гнетущее впечатление: с одной стороны, здесь была масса здравомыслящих людей, которые не желали более терпеть обожравшихся чиновников, прокуроров, судей и министров – именно поэтому протесты находили отклик в душе практически у каждого. С другой – ударной, радикальной силой протеста были наци, и они уже выступали не просто с гражданских позиций. За годы их становления они стали реальной политической силой с жесткой и агрессивной идеологией, они уже перестали быть игрушкой в руках клана, который сам же их создал, финансировал и использовал как страшилку перед каждыми выборами. Теперь же если кто-то говорил об участии наци в протестах на площади, это уже мало кого беспокоило. Тот, кто хотел убрать из власти взяточников и не относил себя к какой-то политической силе, вокруг себя видел лишь таких же единомышленников.
Поэтому протест приобретал отчетливые черты все того же «одного языка, одной нации», о которых я слышал еще годы назад, когда работал на центральном ТВ, и о которых совсем недавно говорил советник финансиста, который предлагал мне участие в новом политическом движении.
Радикалов словно не замечали: те, кто участвовал в беспорядках, считали их своими, а накануне этого кризиса в столице внезапно появилось несколько ярких и динамичных интернет-телеканалов, которые вели непрерывное вещание и рассказывали о «мирных протестах». Занимались они тем же, чем и мы когда-то у себя в городе, только с точностью до наоборот: вооруженных цепями и битами экстремистов в масках, закидавших полицию горящим бензином, они не показывали, а вот вполне умеренный разгон демонстрации дубинками можно было увидеть во всех подробностях; самые яркие сцены транслировали на повторах с какими-то истеричным комментариями то ли ведущего, то ли тамады-заводилы. Все эти грубые манипуляции запросто маскировались истерической накачкой эмоциями, которой поддавались миллионы людей по ту сторону экрана.
Она приехала часа в четыре ночи – я уже спал. Мы нежно, а после не слишком, любили друг друга, потом танцевали. Она, напившись вина, на вечеринке рома и дома вновь вина, старалась научить меня простому танцу. Играла музыка, я топал по полу, и скоро кто-то из соседей недовольно застучал в стену. Потом она, размахивая пузатым винным бокалом, танцевала на стойке – тогда я взял ее на руки, уложил в постель и выключил свет. Мы еще долго болтали и смеялись, как в летнем лагере, потом я обнял ее, и мы уснули.
Торопиться утром было некуда, но встала она рано – это был режим ее детей-школьников. Я проснулся в одиночестве и расстроился – она куда-то вышла, скорее всего, за фруктами. Яркое солнце пробивалось сквозь жалюзи, стул, на котором я вчера развесил свои вещи, пустовал. Я приподнялся на кровати и задумался, куда она могла их сложить – и это осталось нерешенной загадкой, потому я достал из рюкзака шорты, натянул их и принялся варить кофе. Столь ранний ее выход я объяснил себе телефонным разговором с семьей – при мне таких звонков никогда не было. Как только джезва забурчала пузырьками, в замке повернулся ключ, она вошла – в руках у нее были виноград и груши, а оделась она в мои джинсы и свитер. Я улыбнулся и оглядел ее.
– А я хожу и пахну тобой. – Она сбросила пальто и подошла к зеркалу покрасоваться в моей одежде. Слишком свободные вещи лишь подчеркивали ее фигуру – штаны свободно стекали по бедрам, свитер облегал грудь, а горловина, сползая в сторону, открывала красивую шею. Придерживая волосы рукой, она подобрала их кверху и чуть наклонила голову – ей очень шла такая прическа. Я подошел, обнял ее сзади, в зеркале я увидел зеленые глаза и опустил руки под свитер. Она, опустив ресницы, закинула голову и прижалась к моей груди. Привычным движением, будто на себе, я расстегнул пуговицы, джинсы свободно спустились на пол, я смотрел на нее в зеркале…
Мы обедали азиатской кухней – много риса, сырой рыбы и алкоголя. Она пила ром с колой, а я, быстро прикончив «Секс на пляже», который натолкнул меня на ненужные воспоминания, заказал «Маргариту».
– Ну, свободу Кубе! – Я поднял свой бокал, она с грудным смешком стукнула стеклом о стекло.
– Р-р-р-революционер! – сказала она. Уже в середине дня мы были жутко пьяны, и нам это нравилось.
– Ну, поели, можно поспать? – Спать
