ответ. — Наверное, я лучше пойду.
— О чем ты говоришь? Что значит «пойду»? Куда? Зачем?
— Мне нужно…
— Нужно? Что нужно?
— Идти…
— Ночью? В непросохшей одежде?
— На улице тепло, — произнесла она первую осмысленную фразу. — Это здесь холодно… Пусти меня!
— Нет, постой! — я приготовился силой тащить ее к креслу, чтобы усадить и попытаться привести в чувство, но она покорно пошла сама, стоило потянуть ее за руку, и так же покорно села, все еще глядя в сторону и бессмысленно шевеля губами. Я схватил пульт и выключил кондиционер.
— Вот! Сейчас станет теплее… Это какой же злокозненный вредитель Антарктиду мне тут устроил? — я опустился перед ней на колени. — Вика, посмотри на меня… Что случилось? Ведь что-то случилось?
— Случилось, — обреченно согласилась она.
— Что? Скажи мне, пожалуйста!
— Ох, мама… — девушка заслонила лицо ладонями и часто задышала, словно преодолевая паническую атаку. — Дима, подожди… Подожди, я сейчас…
— Дружок, ты меня узнаешь?
— Конечно узнаю, чего ты? Я же в своем уме…
— Слава богу, хоть это мы выяснили! Но что произошло? Милая, на тебе лица нет…
— А за что, по-твоему, я держусь?
— Лучшая шутка в моей жизни! — у меня немного отлегло от сердца. — Родная, не пугай меня больше! Скажи, что стряслось?
— Я сделала глупость… Ужасную глупость…
— Да? Какую? Поделись со мной, не бойся…
— Я постирала кое-что. Вместе со штанами…
— Что? Документы? Деньги?
— Деньги? Нет, деньги вот, — Вика полезла в карман, достала оттуда комок влажных, изрядно перемятых купюр и зачем-то протянула мне. — Здесь все деньги. Больше у меня нет…
— Ясно! Давай я подержу… — я принял ее жалкие бумажки и не глядя швырнул на кофейный столик. — Но если не деньги, то что?
— Другое… Во внутреннем кармане… Все испортилось…
— Что испортилось?
— Все! Все испортилось! — кажется, она снова готовилась удариться в панику.
— Вика, что ты постирала?
— Лекарство… — девушка приподняла руки, но не сумела донести их до физиономии. — Оно даже не мое. Оно Федино. Ну, тот жирдяй, помнишь? Я должна была ему принести.
— Как же, я помню Федю! Друг детства и твой сосед по квартире… У него есть бабушка… Что за лекарство?
— Просто лекарство.
— Такого не бывает! Для чего лекарство? Или от чего?
— Оно для похудения. Я не знаю, как называется…
— Откуда же оно у тебя?
— От Верблюда…
— Вика, ну пожалуйста… Прошу тебя, ответь!
— Я ответила. Это один парень в нашем салоне… Мы зовем его Верблюдом…
— Ты серьезно? Он горбатый у вас, что ли?
— Нет, плюется… Постоянно… Лекарство я купила у него. На Федины деньги…
— Ты купила лекарство в своем салоне? В салоне красоты? У какого-то парня?
— Ну, да… Оно не совсем законное…
— Ах, вот в чем суть… Ладно, бывает. И что же ты собираешься делать?
— Куплю еще. Заплачу своими деньгами. У меня много… Дима, а где мои деньги? Ты их у меня забрал? Ты отдашь?
— Господи, малыш! Разумеется! Вот они лежат… Но куда ты пойдешь среди ночи?
— Я знаю, где живет тот парень. Он меня приглашал… Я была у него дома, ночевала…
— Он твой молодой человек?
— Нет, что ты… Конечно, он хотел… Но я с ним поговорила, и он отвязался.
— Я сейчас сам с ума сойду… Вика, я понимаю, что ты расстроена. Не в состоянии здраво мыслить. Но послушай меня… С этим точно можно подождать до утра. Это по меньшей мере… Когда ты собиралась передать лекарство Феде?
— Завтра днем… То есть, нет. Не завтра… Сегодня… Какой сегодня день?
— Суббота. Времени навалом. Утром я сам тебя отвезу. И к Верблюду твоему, и к Феде, будь он неладен… А еще лучше не утром, а после обеда. Ближе к вечеру… Федя может начать худеть с вечера? Ведь может?
— Я не знаю…
— Родная моя, ты просто устала. Не спала всю ночь. И как еще не спала, скажем прямо! Тебе нужно отдохнуть. Отоспаться. Прийти в норму.
— Да, наверное…
— Можно тебя обнять?
— Да, конечно… Обними меня, мой хороший… — Вика подалась мне навстречу, и я неловко обнял ее за спину, все еще продолжая стоять на коленях — перед нею, а заодно и перед собственным креслом. «Глубокоуважаемый шкаф», — зачем-то подумал я.
Сырая одежда девушки ничуть не остудила мой порыв, чего, однако, нельзя было сказать о пальцах, неприятно похолодевших от прикосновения к влажной ткани. Вика прильнула ко мне грудью и, охватив за шею, тяжело дышала над ухом. Ее била мелкая дрожь. А я все обнимал ее и нашептывал ласковые слова: все подряд, что только приходили мне на ум, повторяя их вновь и вновь, пока не поймал себя на том, что особенным предпочтением у меня пользуются всевозможные «рыбки», «лягушонки» и даже «снежинки».
— Сосулька ты моя ледовитая, — сказал я напоследок. — Все! Хватит печалиться. Раздевайся!
— Димочка, ты что? — потерянно пролепетали у моего уха. — Правда? Сейчас? Ну, давай…
— Боже ж ты мой! — я не мог не рассмеяться, особенно после того грандиозного нервного напряжения, какое мне выпало перенести. Все еще посмеиваясь, я принялся разоблачать дрожащую Вику, которая старалась повиноваться каждому моему слову, что, впрочем, не всегда выходило у нее с первого раза.
— Молодежь! — приговаривал я. — Только об одном и думаете… У меня, при взгляде на такую ледышку, все мысли только о стаканчике хорошего виски… О целой бутылке хорошего виски, если начистоту… Футболка, дорогая, у тебя ни то ни се. Для конкурса мокрых маек уже суховата, а для домашнего неглиже чересчур сыра. Долой ее! Хенде хох, майне кляйне! Что означает: руки вверх, крошка… Любовь моя! Крошка — это ты, а верх у нас на прежнем месте. Земля от твоей оплошности не перевернулась… Черт возьми, ну и кожа! Пупырышек на пупырышке. Гусям подобное и не снилось. С тобой разве что огурцам соревноваться под силу… Теперь штаны…
