— только по моим пропускам. Пойдёте в Нагасаки.
Капитан смотрел на узколицего лысеющего злого подполковника и думал, что если отказаться — расстрел.
— У меня неисправен радиотелеграф.
Подполковник пропустил эти слова мимо ушей.
— Взвод солдат посылаю сейчас. Команде на берег не сходить. И смотрите у меня… — Он выругался.
Когда капитан вернулся на пароход, погрузка уже началась. Первые часы солдаты кое-как сдерживали толпу у трапа, потом перестали проверять у тех, кто лез на судно, документы, а затем исчезли вообще, растворились, слились с пёстрой массой, бушевавшей на палубе.
В 15 часов 30 минут, видя, что положение становится угрожающим, что пароход переполнен, а на причале уже вспыхивают драки и щёлкают сухие винтовочные выстрелы, капитан приказал обрубить швартовы и перешёл на рейд. Там судно нагнала гребная шлюпка с приказом коменданта ждать его семью.
Узкие миноносцы с бело-красными японскими флагами один за другим покидали рейд. На сигнальном посту подняли какой-то сигнал. Он бессильно повис, прочитать его было невозможно.
Мостовой поднял к глазам бинокль. У дальнего причала в Гнилом углу тянулся над водой дымок, это отходил «Аян».
Капитан приказал выбрать якорь и переставил рукоятки машинного телеграфа на малый.
Длинный зеленый остров медленно пополз по правому борту. Стеклянная башенка маяка мёртво и безжизненно вспыхнула отраженным солнечным лучом.
Капитан вздохнул и приказал принести на мостик судовой журнал. Что писать? Количество людей, грузов, пункт назначения?
— Пишу, как акт о смерти, — сказал он помощнику.
Выписка из судового журнала парохода «Минин»
16.45. Снялись с якоря. На борту около 600 человек эвакуированных и груз около 40 тонн. Порт назначения Нагасаки.
17.01. Прошли маяк Скрыплев. На палубе среди нижних чинов возникла драка. Один человек убит. Тело выброшено за борт. Причины не выяснены.
Капитан смотрел на палубу, покрытую чёрно-зелёной массой пальто и шинелей, и думал, что в случае любой, самой незначительной аварии матросы не смогут ни подойти к якорному устройству, ни пробиться в трюм, ни включить пожарную систему. От фок-мачты доносились тонкие звуки гармоники. Там пили и пытались петь.
Вышли в Уссурийский залив. Первая волна ударила в борт, окатив людей на палубе длинными холодными брызгами. Гармошка умолкла. Чёрно-зелёная масса шумно вздохнула, подвигалась и, отчаявшись изменить что-либо в своей судьбе, затихла.
Пароход повернул на юг. За кормой тонко прорезали горизонт мачты «Аяна».
Выписка из судового журнала парохода «Аян»
17.20. Снялись со швартовов. На борту: эвакуированное из Владивостока население и служащие армии в количестве до 500 человек, архив Дальневосточного правительства и дела смешанного русско-китайского банка. Груз около 60 тонн. Пункт назначения Шанхай, с заходом в Нагасаки. Имеем приказание следовать совместно с «Мининым».
19.15. Догнали «Минин». Следуем в кильватер, расстояние 10 кабельтов.
Капитанов «Аяна» и «Минина» связывала дружба. С первой же встречи в Англии, где Мостовой и Нефёдов принимали пароходы, между ними установились отношения, которые и должны были возникнуть между людьми одного возраста и одной судьбы. Оба из потомственных морских семей — их отцы начинали плавать ещё матросами, они — выходцы из низших чинов — с большим трудом добились капитанских дипломов и не могли рассчитывать на хорошее судно на Черном море или на Балтике. В маленьком неблагоустроенном Владивостоке их семьи жили на одной — Подгорной — улице.
Вот почему среди всех бед, связанных с участием в эвакуации, капитаны видели только одно благо — совместное плавание.
Переход до Нагасаки занял менее недели.
В Японии их ждали новые неприятности. Вместо сотен шумных и растерянных людей в оставленные каюты пришли щеголеватые, не потерявшие еще лоска офицеры и странные, хорошо одетые мужчины, тоже отличающиеся военной выправкой. Они принесли приказ обоим пароходам следовать на Камчатку в Петропавловск, взять там особо ценные грузы (меха! — как проговорился один из подвыпивших офицеров), а затем идти в Сан-Франциско в распоряжение русского консула.
Узнав, что пароход идёт в США, часть пассажиров вернулась на судно.
Запасы угля было приказано пополнить в Хакодате.
Придя туда в конце месяца, «Минин» и «Аян» стали готовиться к далёкому и, как надеялись Мостовой и Нефёдов, последнему рейсу.
В Хакодате к пассажирам присоединились несколько вечно пьяных казачьих офицеров со взводом солдат, от чего жизнь на пароходах приобрела характер скандальный и тревожный.
Выход из Хакодате был назначен на первое, затем перенесён на второе ноября. Пассажиры волновались. Ходили слухи, что во Владивостоке на сторону Советов перешли два миноносца и им приказано задерживать, возвращать и даже топить пароходы с эмигрантами.
Первым закончив погрузку угля, Мостовой стал ждать напарника, однако вмешался консул и приказал выходить, не дожидаясь, когда «Аян» кончит бункероваться.
Капитаны встретились на причале.
— Мне ещё полсуток, самое малое, — сказал Нефёдов, он только что поставил пароход под погрузку. — Что ж — иди сам.
— Выйду, лягу на курс 48°, — сказал Мостовой. — Догонишь?
— Должен догнать.
Мостовой ушёл, а капитан «Аяна», проклиная в глубине души консула и пассажиров, отправился на почту, рассчитывая послать весточку семье, оставленной во Владивостоке.
Вот почему на рассвете четвертого ноября «Минин» очутился один в водах западнее Хоккайдо, направляясь курсом 48° к островам Большой Курильской гряды.
Пароход шёл двенадцатиузловым ходом.
На судне царило молчание. Ровная белесая поверхность океана, её кажущаяся неподвижность не могли обмануть команду: по небу ползли длинные облачные перья — приближался тайфун.
Капитан за всю ночь только дважды покинул мостик. Первый раз, около трёх часов, он спустился в каюту, выпил чашку горячего чая, сменил влажное от тумана бельё. Второй раз прошёл в рубку радиотелеграфиста — тот доложил о том, что наладил искровой передатчик. Но, едва капитан попросил связаться с Хакодате и запросить погоду, передатчик снова вышел из строя.
Закутанный в длинную, до пят, шубу, Мостовой стоял у двери в ходовую рубку и смотрел, как впереди лиловыми полосами движется туман.
Настроение было плохим: длительный рейс на Камчатку не сулил ничего хорошего.
Около 13 часов он приказал помощнику принести карту. Она уверенно показывала полное отсутствие в районе плавания опасностей: цепочка безымянных мелких островов оставалась справа. Берег Кунашира должен был открыться часа через четыре. Обратив внимание помощника на высокую и, очевидно, приметную, судя по карте, вершину вулкана Тятя-Яма, капитан приказал взять, как только откроется вершина, её пеленг.
В 14 часов 03 минуты капитан подошёл к компасу и заметил, что рулевой вместо заданного ему курса 48° держит 43°. Мостовой сделал ему замечание, и
