с Веселовым не жалеем сил, ходим в эту профшколу, учим мальчишек любить красоту, учим рисовать, учим думать, любить корни. Да, они стараются, рвутся вверх. А как только запахло «зелененькими», готовы травить и душить друг друга. И это лучшие художнйки, на которых мы молимся… Господи, неужели после нас останется одно говно?! — поднялся, держась за стену, направился к выходу. Мне больно было смотреть на его разом согнувшуюся, стариковскую спину.
Майор Головатый, поддерживая раненую руку, подошел к растерянному хозяину и простуженным голосом просипел:
— Гражданин Соснов, уголовным розыском Автовского отделения милиции города Петербурга вы арестованы по подозрению в убийстве ваших коллег — Соснова-старшего и Людмилы Катениной. Сержант, возьмите под стражу арестованного.
Соснов сделал вид, что ничего не понял.
Сержант Григорьев снял с пояса наручники, оттеснил от арестованного своего начальника и гаркнул:
— Руки сюда!
Все в упор смотрели на Соснсва. Он медленно опустил голову и протянул руки. Раздались два легких щелчка, в доме художника лязгнули стальные браслеты.
Поезд из Иваново на Петербург уходит в десять тридцать утра. Ирина оставалась в поселке еще на три дня, а нам ночевать в Холуе больше не хотелось. Мы начали организовывать ужин на дорогу, но Борис и Владимир Катенины увезли нас к себе. Подходя к дому Владимира, мы невольно залюбовались павлинами его соседа Куливанова. Что ни говори — красивая птица.
Володина жена Галя накормила нас вкуснейшим борщом, сваренным в глиняном горшочке в русской печи, и гречневой кашей со шкварками в благодарность за то, что мы и дело справили, и ее муженька не втянули в историю, и не пришлось им ссориться с богатым соседом.
Борис Катенин, улыбаясь во все свое добрейшее лицо, принес откуда-то сверток. Развернул мешковину, и мы увидели потемневшую от времени, без ручки, русскую боевую, в зазубринах, саблю. Старое и грозное оружие.
— Вот, достал из дедова колодца. Видно, повоевала, погила чужой крови на своем веку, обороняя нашу землю. А в плену жить не захотела. Думаю, кто-то из нашего ополчения уходил от ляхов в черную годииу, дрался до последнего да и не отдал оружие иноземцам, сам смерть принял, а оружие в колодец бросил.
Борис перестал улыбаться, дурашливое лицо стало одухотворенным, возвышенным и даже показалось красивым. На вытянутых руках с поклоном протянул Граю саблю:
— Вы доброе дело сделали, возьмите на память о древнем русском поселке Холуе.
Шеф с таким же поклоном саблю принял. Вышло немного забавно. Но Грай поклонится и красному углу избы, в котором висели иконы под вышитым полотенцем да теплилась лампада. Голос Грая дрогнул, когда он ответил:
— Дай Бог, чтобы не пригодилась сабля. А уж если потребуется, то чтобы рука не дрогнула. Боевое оружие, защищавшее отечество, постараюсь не посрамить.
Володя Катенин неловко, словно стыдясь, сунул мне в руку завернутый в два листа бумаги ларец.
— Денег у нас с женой нет вашу работу оплатить. Вот ларец, на экспорт писал. Толкнешь в Петербурге. Глядишь, и оправдаешь поездку. Смотри, не продешеви, из молодых я теперь получше прочих стану.
Я улыбнулся и толкнул его в плечо кулаком:
— Ладно, не продешевлю, не из таковских.
* * *
Когда через день мы завтракали в своем старом особняке на проспекте Стачек, 126. то часто поглядывали в угол кают-компании, где грозно сверкал начищенными латами Жан де Аленкур. Вид у французского рыцаря был вовсе не шутейный, потом} что он держал в согнутой руке боевую саблю.
Я рассказал Бондарю, как справился с его заданием. Выслушав меня, старый моряк заметил:
— Будь повнимательнее к очаровательным женщинам. Их так мало на белом свете.
В это время звякнул колокол у входной двери, пришел почтальон. Я вышел на крылечко и вынул из почтового ящика газеты и корреспонденцию. Среди писем заметил конверт с грозной надписью: «Виктору Крылову, лично в руки». Вместо обратного адреса красовалась размашистая подпись.
Мы с Граем вошли в рабочий кабинет ровно в девять утра. Я отдал ему газеты и почту, аккуратно вскрыл адресованное мне необычное письмо. Понюхал листок, подержал на ладони, посмотрел на свет и доложил сидящему за своим столом Граю:
— Бумага простая, почтовая, без водяных знаков, три цента за лист.
Шеф усмехнулся:
— Читай быстрее, Ватсон, пока листок не загорелся или чернила не испарились.
В письме, написанным приличным почерком, угловатые буквы подсказывали, что писавший несколько нервничал, говорилось:
«Детектив Виктор!
Когда ты станешь читать эти строки, подними голову. В это время я, моя душа и тело, будут высоко в небе пролетать над тобой в чудесном лайнере авиакомпании «Пан-Америкэн». Пишу тебе из аэропорта Внуково. От всего сердца благодарю тебя за эту поездку, можешь взять с полки пирожок. А получилось все так: в шкафу Соснова-млад-шего, на полке с бельем я нашел лезвие и сумел спрятать в манжете рубашки. Видно, после холодной ванны в подполе глаза твои покрылись льдом и ты ничего не замечал. В нагрудном кармане Соснова-младшего оказался кошелек с деньгами и документами. В заграничном паспорте — билет до Нью-Йорка и приличная пачка долларов. Спасибо за то, что не стал обыскивать. И не до меня тебе было, ты мог думать только об искусствоведе из Русского музея, которую жлоб Ржавый пригласил для светской беседы. Извини, но я не сдал документы и доллары в бюро находок, а решил слетать в Америку, вставить передние зубы, выбитые тобой и псом Ржавым. За зубы не обижаюсь, ведь я тесе тоже неприятности доставил. Мы квиты. Два молодых русских, мужика — оставили друг друга живыми — и ладно. Фотку в заграничном паспорте мне за недорого переклеил один крупный спец из Иваново. Не гляди, что периферия. Если тебе потребуется срочно слинять за границу и возникнут осложнения с ксивами, я тебе адресок дам. Но с детектива возьмут дороже. Не обижайся на меня, твой адрес я узнал из газеты и даже дал его своей подруге Кларе, разрешил, если ей в мое отсутствие придется туго, то пусть с обоими младенцами едет к тебе. Будь человеком, не откажи девочке, стань временным спонсором, не идти же бедняжке на панель. Она девушка сговорчивая, не откажет тебе ни в какой просьбе.
После ремонта зубов я рассчитываю выучить английский и поискать работу по профессии, ведь я прежде был механик-изобретатель, золотые руки. А новые порядки да неумеренная моя жадность — ест до чего довели. Но мафиозничать, людей обирать да морды квасить, до чертиков надоело. Завязываю. Вернусь из Штатов другим человеком.
Мое почтение.
Ребров.
