Надо было потребовать, чтобы Саманта рассказала, кто ее родители. Навести о ней справки. И тогда ни за что не случилось бы то, что случилось.
Вот только… Уильям снова хотел ее. Прямо здесь, прямо сейчас. На столе, на полу, на диване. Он готов был отказаться от всего, что ценил в жизни. Готов был позволить Саманте отравлять своей преступной моралью жизнь его дочерей, только бы она осталась с ним.
А она отвергла его.
Уильям застонал. Боль казалась невыносимой. Эта маленькая воровка облила его волной презрения и навеки ушла из его жизни.
Конечно, боль его со временем пройдет. Он забудет ее.
Но сейчас Уильям чувствовал себя так, словно пуля только что попала ему живот. Или в сердце. Но главное, он никак не мог избавиться от того, что жгло его больнее всего.
Сомнения.
А что, если Саманта не брала пропавшие вещи? Что, если гордость не позволила ей отрицать обвинения? Что, если под его крышей притаился еще один вор, который знал о прошлом Саманты и хотел по какой-то причине разлучить их? Но все слуги жили в доме уже много лет.
Нет, все его сомнения были лишь желанием утопающего схватиться за соломинку. Это сделала она. Саманта.
Уильям даже не поднял головы, услышав, что открылась дверь. Ему было все равно, кто нарушил его покой. Пусть уходит! Немедленно!
– Я принес тебе вести с побережья, - раздался над ухом голос Дункана.
– Все прошло хорошо? - Уильяму было все равно.
– Смотря что ты считаешь хорошим, - Дункан стоял в дверях, не желая подходить ближе. Никто больше не хотел находиться рядом с Уильямом. - Корабль бросил якорь в заливе. Пашенька поступил именно так, как мы думали. Схватил ридикюль Валды, прыгнул в воду, доплыл до лодки и велел грести к кораблю. Лорд Фезерстоунбо бросился за ним, блея, как баран. Ему почти удалось забраться в лодку.
– Что значит - почти?
– Леди Фезерстоунбо достала пистолет и выстрелила в него.
– О боже! Он мертв?
– Мертвее не бывает. Потрясающе, как ей удалось достать его на таком расстоянии из твоего пугача. Тут в дело вмешались мы. Пришлось перестрелять почти всех, кто был в лодке. Пашенька требовал, чтобы матросы гребли быстрее, спасая его драгоценную жизнь. Да и свои заодно. Мы арестовали леди Фезерстоунбо. Но… Уильям, она абсолютно безумна. Все время разговаривает с какими-то мужчинами и женщинами, которых видит только она сама.
– Может быть, судья пожалеет ее и приговорит к сумасшедшему дому.
– Ты называешь это жалостью? Пожалуй, уж лучше петля.
– Итак, все это наконец закончилось.
Странно было думать, что теперь у него нет больше никакой цели, нет дела, ради которого он живет. Уильям отомстил за смерть Мэри и должен был бы чувствовать себя победителем. Но он не испытывал ничего, кроме боли.
Дункан смотрел на Уильяма почти сочувственно.
– Ты в порядке?
– Я выживу.
– Я знаю это, - вздохнул Дункан. - Но признаешь ли ты когда-нибудь, что совершил ошибку? - Дункан вздохнул. - Не надо, не отвечай. Я уезжаю. И беру с собой Терезу. Мы заглянем по дороге к викарию. Нам еще надо обвенчаться.
Уильям старался изо всех сил порадоваться за своих друзей. И одновременно завидовал им. Встав из-за стола, он подошел к Дункану и протянул ему руку.
– Желаю вам счастья.
Дункан пожал протянутую руку. Они посмотрели друг на друга в упор, вспоминая, сколько было пережито вместе. Оба рассмеялись почти одновременно и обнялись, как и полагается старым друзьям.
– Поздравляю тебя, - сказал Уильям. - Тереза замечательная женщина.
– Я недостоин ее. Только не рассказывай ей об этом.
Он вышел, и Уильям услышал, как Дункан произносит за дверью:
– Привет, малышка. Пришла повидать своего папу?
– Н… нет, - послышался испуганный голосок.
Мара.
Уильям понимал, что это чистой воды эгоизм, но он был рад, что девочка отказалась от мысли зайти к нему. Слишком невыносимо было бы сейчас объяснять детям, почему Саманте пришлось покинуть их дом. Что он мог сказать им, кроме того, что провалил самую важную миссию в своей жизни?
Уильям вернулся к столу и снова закрыл лицо руками.
Но нет, его не собирались оставить в покое.
– Папа?
Он быстро поднял голову.
Перед ним стояла Мара. Бледная и испуганная.
– У тебя что-то неотложное? - Уильям старался изо всех сил, чтобы голос его звучал как можно спокойнее. - Я очень занят сейчас.
Девочка оглянулась на дверь, словно подумывая о побеге. Затем решительно тряхнула головой и пошла прямо к нему, загребая носками сапог.
Уильям едва сдержал обычное в таких случаях приказание идти, печатая шаг, высоко держа голову и расправив плечи. Если уж быть справедливым - а если бы Саманта была сейчас здесь, она бы обязательно потребовала, чтобы Уильям был справедливым, - он и сам не был сейчас образцом военной выправки.
Мара подошла к столу вплотную и остановилась.
– В чем же дело? - спросил Уильям.
– Папа, ты плакал? - изумленно произнесла Мара.
– Нет. Нет, я не плакал, - глаза полковника Грегори были сухими. Плакало только его несчастное разбитое сердце.
Опустив глаза, Мара залезла в карман и достала оттуда крошечную золотую рамку. Дрожащей рукой она протянула ее Уильяму. Он взял Мару за запястье.
Перед ним был портрет его покойной жены.
– Где ты нашла это?
– Я не нашла его, - голос девочки дрожал, но она была полна решимости. - Я взяла его с твоего стола.
Рука Уильяма разжалась. В глазах у него потемнело. Он не понимал, что происходит. Что он должен говорить, что делать. Только смотрел и смотрел на портрет Мэри в маленькой дрожащей ручке своей дочери.
Его дочь. Его собственная плоть и кровь. Кто украл однажды, останется вором до самой смерти. Черное - это черное, белое - это белое, и никаких оттенков серого не существует.
Уильям едва обрел дар речи.
– Ты… ты взяла и остальные мамины вещи?
Мара кивнула. Лицо ее стало еще бледнее, губы дрожали, но девочка изо всех сил старалась не расплакаться. Малышка была близка к обмороку.
Что же он наделал!
Уильям встал.
Мара невольно отшатнулась. Храбрая маленькая девочка, которой потребовалось все ее мужество, чтобы признаться.
Двигаясь как можно медленнее, чтобы не напугать ее еще больше, Уильям снова сел, отодвинул стул от стола и похлопал себя по колену.
– Иди, малышка, расскажи своему папе, как это произошло.
