поступать, если нет того, что должно быть?
«Саша, здравствуй! Вот я и живу в точке холода, а, не поверишь, все цветет, и жара как в Крыму. В больнице я одна в семи лицах — и заведующая, и врач, и фельдшер, и сестра, и санитарка, и акушерка, и завхоз. У меня десять поселков, и все за 50–70 километров. По положению я в каждом должна быть раз в месяц, не 'считая вызовов. А вызовы… Они здесь немного отличаются от городских. Там позвонишь, и через десять минут «скорая» у подъезда. А я вот только что вернулась с вызова, ездила за шестьдесят километров верхом. Летом это здесь единственный вид транспорта. При переправе слетела с лошади в воду. Была как мокрая курица. Еле выбралась.
Тяжело заболел Аэроплан (это так зовут мальчика). Воспаление легких. Не спала двое суток. Компрессы, уколы, поминутно следила за пульсом. Это был первый мой тяжелый больной. Какая трудная практика! Сколько раз выбегала из юрты на улицу, чтобы тайком посмотреть в справочнике.
Понимаешь, я должна была вылечить его. Я должна была доказать, что могу, умею это делать, чтобы люди поверили в меня. А пока не верят по двум причинам: из-за молодости моей, а кое-кто из-за древней привычки лечиться у знахарей.
Знаешь, в первый раз я села в больнице за стол, раскрыла журнал, сбоку положила справочник и порошки соды на всякий случай. Если не поставлю диагноза, надо же что-нибудь дать человеку, чтобы он не разуверился во мне, пока я не разберусь в его болезни!
Помнишь, ты иронизировал над моей профессией: «Подумаешь, фельдшер!» Но видел бы ты, как затопал по юрте вылеченный мной Аэроплан! Как его мать от счастья плакала, целовала меня. Ты бы понял тогда, что и моя маленькая специальность может приносить море счастья. Ведь я тоже, как и ты, строитель. Строитель здоровья людей. Ну, до свидания, пиши.
Рита.
Р. S. А почему ты не пришел проводить? Я ждала».
20 октября. Сегодня первый раз почувствовала, что такое Полюс холода. Закутывайся хоть в две шубы и в двое торбасов, а все равно прыгаешь от холода, будто тебя дергают, как куклу, за ниточки сразу сто Дедов Морозов. Надо мной смеются: это все сорокаградусные «цветочки», а шестидесятиградусные «ягодки» еще впереди.
Рыли ямы под столбы. У нас кончается строительство электростанции, нужно уже тянуть проводку. И тогда прощай, свечи, керосиновые лампы!
Воскресники тут особенные. Никого не надо уговаривать. Просто выходит весь поселок, и все. А как обрадовал меня Бурцев! Долбит грунт и так это, с передыхами, мне говорит:
— Гляди, как люди работают… А что было бы, если бы они только приходили ко мне и требовали: «Давай, председатель, свет, копай ямы, ставь столбы». Вот пустили станцию, возьмемся за твою больницу… Новую отгрохаем…
Стыдно, что я так мало сделала, а они очень здорово ко мне относятся. Всю душу отдам этим людям!
«Медицинская» тетрадь
Захожу в юрту, здороваюсь. Мне что-то ответили, я не поняла. Глупое положение. Они не знают русского, я — якутского.
В углу закричал ребенок, я пошла к нему. Мальчик завернут в заячьи шкурки. Рот его покрыт белым налетом. «Неужели молочница?» — думаю я. В темноте ничего не разберешь. Бегу за Настенькой. Она переводит женщинам мои опасения и просьбу нести ребенка в больницу. А они вдруг как засмеются. Потом что-то сказали Насте, она перевела:
— Это мука, заваренная на масле. Такую пищу дают роженице, чтобы скорее поправлялась, заодно и парня накормили.
Сгораю от стыда, растерянности и гнева. Зачем так неосторожно «поставила свой диагноз», если в потемках еще ничего не поняла? Что они теперь подумают о молодом докторе? А уйти не могу: ребенок-то болен, кричит. Говорю Настеньке:
— Скажи им, что это еще хуже. Пятидневного крошку мукой? Сейчас же идем в больницу.
Нет, надо что-то делать. Надо самой знать язык. Нужно провести беседы с беременными женщинами. Нужно! Нужно!
Моя «больничка» рассчитана на пять коек. Но пока в ней нет никого.
Трудно поверить, что на весь наслег нет ни одного больного. А где же рожают женщины?
Узнала. Одни дома, в ненормальных условиях, другие ездят в соседний наслег за сотню верст. Спрашиваю женщин: «Почему?» Они отвечают:
— Там врач хороший.
Значит, лучше ездить бог знает куда, чем рожать здесь. Как им доказать, что у меня диплом фельдшера-акушерки, что по акушерству я всегда получала пятерки?
У некоторых людей вижу рубцы о? ожогов. Спрашиваю: «Когда обожглись?» Отвечают: «Это лекарство. Это наш доктор из Тобанаха лечил». Оказывается, там доморощенный лекарь. Что бы ни болело, жжет какой-то корень и кладет на больное место. Иногда вроде бы «помогает». Словом, у моего «коллеги» свой метод. У меня же пока нет никаких методов. Пора переходить в наступление.
В поселке есть больные пиодермией, особенно ног. Спросила доярку Машу, почему не лечится.
— Зачем? Все равно не вылечишь. Прошлый год мазью мазала, нынче тоже, а все равно болят.
— Давай еще раз попробуем. Ложись ко мне в больницу.
Отказывается: работы, говорит, много, некогда.
— Машенька, милая, ты такая молодая, и такие некрасивые ноги, замуж никто не возьмет.
— Не надо.
— Ложись на одну недельку, я тебе за это время платье сошью.
— Тебе там одной скучно сидеть или боишься?
И вот Маша лежит у меня. Она с удовольствием кутается в белые простыни.
— Хорошо, очень хорошо.
Все свободное время я посвящаю ей. Уколы, примочки, эмульсии. Когда все ранки зажили, Маша пошла по поселку.
— Смотри, — говорила она каждому, — два года болели, а новый врач вылечила.
Следом еще радость. Пришли две женщины с той же болезнью, просят положить в больницу, Хотела дать им лекарство, болезнь можно лечить дома. Обиделись:
— Маша лежала, а нас не хочешь лечить?
Положила. Пусть! Значит, ко мне идут, в меня верят.
Сейчас приходила Настенька… Села на диван, грызет яблоко, смеется: «Совсем недавно объясняла детям, что такое арбуз, яблоко. И вот в наслег привезли яблоки, теперь будем ждать арбуза». А мне было грустно. Настенька сразу задумалась. Она интересно думает: смотрит, не мигая, вниз, и кончики ее кос касаются пола.
— Уезжать больше не хочется? — спрашивает она. — Ты теперь у нас знаменитая, из соседних наслегов к тебе приезжают.
Как-то вернулась с фермы, чуть не
