меж нами не было, лежали мы так, точно стоило опасаться острого железа, всё равно что две статуи на надгробиях, тогда как прежде не видели ничего зазорного в том чтобы прижаться друг к другу в поиске тепла.
3
Пришло время понять, что, чему бы ни принудила научиться и превозмочь жизнь, но ступать по ней под руку с мужчиной не в пример легче. Джед знал и умел сотню вещей, о которых я не имела и представления. И с каждым днём успевал всё больше, и давалось это скорей и проще.
Разумеется, поначалу я квохтала, как когда-то Нимуэ надо мной, опасаясь, как бы ни открылись раны, не одолела лихорадка, да не сделалось бы дурно от не рассчитанных усилий. Что ни говори, а мужчины, вне зависимости от других прочих различий в отношении всевозможных болестей делятся на тех, что всякую пустяшную худобу встречают как предвестницу скорой и мучительной кончины и горазды тотчас улечься на смертный одр и звать священника для отпущения грехов, и тех, что составляют первым полную противоположность, то бишь, этим гордость не дозволит признаться в самой тяжкой хвори, и всякую боль перетерпят, сцепив зубы. Неведомо, какое из двух хуже, но то, что Джерард из числа вторых, гадать не пришлось. Однако же ума хватило не вполне уподобиться наседке, ведь мне по себе известно, что такое поведение возбудит лишь желание идти наперекор. К тому же ясно было без слов, что Джеду невмоготу сделалось лежание и безделие, да и не вовсе он был без головы: не хватался за всё подряд, а особенно за то, к чему не вернулась после болезни привычка, и трудил себя постепенно, не доходя до изнеможения.
Убедившись, что труды мои не пропадут напрасно, и что Джед себе не враг, помалу я успокоилась и наслаждалась послаблением. Незаметно Джерард перенимал заботу обо мне, как прежде я отдавала ему всю себя.
Он хорошо знал, что делал, терпеливо возвращая себе прежнюю силу — похоже, сказывался прежний опыт. Хоть я и не обладала даже малой толикой умений его бывших врачевательниц, как видно, ото всех невзгод они его не ограждали, предоставляя возможность испытать на себе все прелести вольной жизни, — да я это видела безо всяких рассказов, по его телу, что говорило мне, как карта. Некоторые раны срослись и хуже новых — не всегда сидхе помогали воспитаннику своим волшебством, а, быть может, не всегда он сам принимал помощь с Той Стороны.
Однажды я спросила его об ожогах, что остались почти не видны, лишь как отметины более светлой и тонкой кожи. Едва ли это было делом рук дуболомов ард-риага, что действовали не столь изощрённо. И укрепилась во мнении, что диакона заслуженно оставили на откуп сидхе.
— Диакон мнил себя учёным, — с усмешкой разъяснил Джед, когда я провела рукой по шрамам. — Ему непременно желалось испытать народное суеверие — правда ли, что сид жжёт железо.
Я нахмурила брови, с возросшим вниманием разглядывая следы от ожогов.
— Но ведь ты же не сидхе!
— Я — человек, — поспешно и горячо возразил он. — Почти…
— Но так отчего же… — Я выразительно замолчала, предпочтя упустить из внимания это невольное «почти».
Джед криво усмехнулся, протягивая руку за снятой рубахой. И ёмко ответил:
— Калёное железо равно жжёт всех.
Поначалу он всё больше кружил около нашего жилища, теперь же уходил и на дальние расстояния, с каждым разом всё дальше, хоть рана и не давала о себе забыть, проявляясь хромотой. Джед наказал не ходить к месту последней стычки, я и сама понимала, что зрелище там ужасающе. Вскоре узнала, зачем он туда возвращается.
— Хоть так, а всё же лучше, чем валяться под кустом, — сказал он как-то попросту, щуря волчьи глаза на закат. — Я привык думать, что когда-нибудь так же свалюсь в какую-нибудь яму, и оставалось надеяться, что мимохожая добрая душа не поленится погнуть спину.
Он оказался милосердней меня, соорудив последнее пристанище для всех, без разбору, и для тех, кто отводил предназначенные ему удары, и тем, чьи удары достигли цели. А, может, не милосердней, а наделённым некой непостижимой для меня мудростью: оказать последнюю услугу всякому, кому злая судьба назначила окончить дни не в своей постели, и так, быть может, кто-то другой, чей срок ещё не вышел, возвратит добро безвестному бродяге.
То, что мертвецы оказались забыты сильными мира сего, наводило на тревожную думу — чем-то заняты они, уж не взаимным ли истреблением? Победители погребают своих мертвецов, но где же они, победители? И не только ли здесь появились безымянные могилы?
Джерард уже вполне окреп, и мы могли отправиться в путь, но способности идти не всегда достаточно для странствия, нужна ещё и цель. Цели я не знала, как не ведала того, что происходит в мире вне стен нашего приюта. Грызут ли ард-риаг и риаг Мередид со сторонниками друг другу глотки? Здрав ли риаг Гвинфор и Грайне? Что со Стэффеном, и с ним ли Блодвен и Нимуэ? Ответов не было, но мысль о том, что нет худа без добра, принуждала задуматься. Пока мы исчезли для всего мира, не случай ли это для того, чтоб исчезнуть для него наверняка? Исполнить давний замысел, бывший прежде лишь бесплотной мечтой: уйти далеко-далеко, туда, где не знают наших лиц и имён, туда, где не достанет вражий подсыл и обессилеет злое колдовство? Я догадывалась: Джерард думает о схожем, вслушиваясь в лесные шорохи, подолгу глядя куда-то, сквозь путаницу чащоб и болотное марево.
Время, располовиненное на осенние дни и ночи, по капле прибывало к ночам. Нити дождей связали небо и землю, набрякшую, разлившуюся речными поймами, болотной хлябью. Дожди висели распустившимися струнами арф, и меж ними запутывалась снежная россыпь.
Однажды вечером засиделась допоздна; воздух посерел, густые туманы наползали от болот, обнимая белыми руками, скрадывая звуки, мороча зрение видениями потусторонних образов, оживляя тени, заставляя деревья изменять формы, появляться то ближе, то дальше, закручиваясь причудливыми водоворотами.
Капли глухо ударяли о крышу, но в дому было сухо и натоплено, пахло снедью и душистым деревом, смолой и сухостоем. Джерард залатал щели, починил дверь, и она отворилась бесшумно, выпуская меня и облако живого тепла, что со спины обняло за плечи.
Джед, как и в первые отчаянные ночи, спал беспокойно, разметав руки.
Оторвавшийся туманный клок подкатился вблизь, протёк меж деревьев, от которых остались лишь сивые тени с редкими подпалинами от горящего в доме огня. Огонь сжался в плотно скатанный клубок, прибился, как
