Сильно разбил над бровями чело; у него от удара
Брызнули слезы из глаз и поднявшийся голос прервался.[58]
Спустя еще три аварийные ситуации водитель высадил их у ворот библиотеки. Маленькое окошко в двери распахнулось, на них с подозрением посмотрел глаз из-под седых волос.
— Да? — по-гречески произнес голос из-за двери.
— Мы ищем нашу знакомую. Она сегодня утром приходила к вам в библиотеку. Вы ее видели?
Глаз прищурился:
— Да, она была утром.
— Была? Когда она ушла?
— В обед… — Ответ прозвучал не очень уверенно. — За ней приехали трое на машине.
Грант ощутил, как невидимая рука вонзает кинжал ему в живот.
— Она сказала, куда едет?
— Она сказала, что вернется.
— И вернулась?
— Нет. — Кинжал вонзился еще раз. — Но свою работу она оставила здесь.
Грант в отчаянии оглядел улицу, словно надеялся увидеть Марину, которая как ни в чем не бывало идет к нему. Но никого не было.
— Нам можно взглянуть?
Священник отпер ворота с явной неохотой и проводил их через двор в сводчатую библиотеку. Сумка Марины висела на спинке стула — там, где она ее оставила, а на столе лежала одинокая книга. Между страниц торчала небольшая полоска бумаги.
Грант схватил ее. Название было на французском, но имя сразу бросилось ему в глаза.
— Это книга Сорселя. Она говорила, что ее заинтересовало кое-что из написанного им. — Грант раскрыл книгу на отмеченной странице.
Его внимание привлекло одно предложение, частично подчеркнутое карандашом. Он показал страницу Риду, и тот перевел с французского:
«В этом отношении особенно много сообщает редко вспоминаемый Филострат Лемносский».
— Кто этот Филострат Лемносский?
Грант так привык к тому, что у Рида есть готовые ответы на все его вопросы, к снисходительным улыбкам профессора или к выражению нетерпения, посещавшему его лицо в зависимости от настроения, что больше почти не смущался. Он давным-давно пришел к выводу, что профессор непригоден ни для каких практических целей, но зато в том, что касается Древнего мира, он просто ходячая энциклопедия. Но Рид, вместо того чтобы ответить, надул губы и принял отстраненный вид.
— Филострат… — повторил он. — Кажется, какой-то малоизвестный философ третьего века нашей эры. Это вообще-то не мое время. Я, правда, помню, что он написал биографию Аполлония Родосского, который оставил главный поэтический труд о путешествии Ясона и аргонавтов. Наверное, для этого Марина и хотела посмотреть Суду — чтобы о нем прочитать.
Пытаясь сдержать себя, Грант крепко стиснул кулак.
— Надеюсь, это не он ее похитил.
— Он же с Лемноса и, наверное, должен знать о культе Гефеста.
Они разыскали библиотекаря. Тот сначала смотрел на них подозрительно, но несколько резких слов, произнесенных Ридом, убедили его отпереть огромную тяжелую дверь и отвести их вниз, в подземную сокровищницу. Там библиотекарь открыл шкатулку и выложил на стол рассыпающуюся от ветхости книгу. Рид коснулся серебряного оклада, и рука его дрогнула.
— Молодая женщина, которая приходила сегодня утром, — она эту книгу смотрела?
Библиотекарь молча кивнул, и его клочковатая борода поплыла в полумраке, словно облако. Рид переворачивал жесткие страницы, а Грант изумлялся, каким мелким может быть рукописный шрифт — таким же мелким, как и печатный.
— Ну вот: «Филострат. Сын Филострата, сына Вера, софиста с Лемноса. Он учил философии в Афинах, а потом в Риме, при императоре Севере, до Филиппа. Его работы включали: „Декламации“, „Эротические письма“, „Описания“ (в четырех томах), „Рынок“, „Героикус“; свободные беседы, „Козы, или О свирели“, жизнеописание Аполлония Родосского (восемь книг), жизнеописания софистов (четыре книги), эпиграммы и разные другие сочинения». «Героикус», — повторил Рид. — «О героях»… Вы эту работу знаете?
Библиотекарь кивнул. Ни слова не говоря, он взял Суду, положил в шкатулку и вышел из зала. Грант с Ридом последовали за ним. Тот, вместо того чтобы подходить к полкам, направился к своему столу. Рядом с ним стояла деревянная тележка, где лежали книги, которые надо было вернуть на полки. Библиотекарь взял одну из верхних — тонкий томик в черно-красном переплете — и вручил ее Риду. Когда профессор открыл ее, Грант вдруг почувствовал аромат миндаля и розы — цветочное благоухание в пыльной пустыне библиотеки.
— Наверное, Марина ее читала, — сказал Грант, представив, как надушенное запястье касается края страниц. — Что это?
Рид вытащил стул и сел у одного из столов, перелистывая книгу. Грант пытался бороться с отчаянным нетерпением, которое ворочалось внутри него.
— Это описание Троянской войны. — Рид поднял голову от книги. — Применен типичный прием для литературы того периода — появляется дух второстепенного персонажа из «Илиады» и рассказывает изнывающему от тоски путешественнику о том, что именно у Гомера написано неправильно. В поздней Античности появился фактически целый поджанр. Данная работа представляет большую ценность именно для нас потому, что человек, ее написавший, очень хорошо знал лемносский культ Гефеста. — Увидев выражение лица Гранта, профессор устало улыбнулся. — Ваша догадка оказалась верной. Согласно введению, Филострат был жрецом культа Гефеста на Лемносе. — Рид снял очки и потер глаза. — Он, наверное, гораздо лучше других знал историю культа и всех его сокровенных тайн. Вообще, оказывается, существует целая школа мысли, пронизанная мистической многозначностью, понять которую способны только посвященные в культ, — используются секретные слова, которые случайному читателю покажутся совершенно невинными. Но есть в тексте особенно замечательный отрывок. Вот он:
«Белый остров лежит в Черном море, на опасной его стороне; то есть если заплыть в устье этого моря по левую руку. Он около тридцати стадий в длину, но не более четырех стадий в ширину, из деревьев на нем растут тополя и вязы; некоторые сами по себе, другие были посажены по дорожкам вокруг святилища. Святилище стоит возле Меотийского моря (которое впадает в Черное море), а статуи в нем, вырезанные Фатесом, — Ахилл и Елена».
— И где это Меотийское море?
— Меотида — греческое название того, что сейчас называется Азовским морем.
Рид поднялся и принес атлас с одной из полок. Но Грант в жизни не встречал ничего похожего на этот атлас. Картографы, похоже, были пьяны — все знакомые линии оказались искаженными, а места, которые он мог узнать, носили незнакомые названия. Италия была не длинным узким сапогом на высоком каблуке, к которому он привык, а широким неуклюжим рабочим ботинком. Мир изображался не таким, каким он был, а таким, каким люди когда-то его увидели.
Рид листал страницы, и карты понемногу менялись. Размытые линии становились более точными, в раздвинувшиеся берега пробирались заливы и проливы, амебообразные материки обретали спинной хребет, суставы и дополнительные отростки. Теперь карты уже были печатные, а не нарисованные от руки, и очертания на них стали более узнаваемы. Но названия по-прежнему выглядели непривычными, чужими.
