Но… это все, что она успела. И закричать, когда вдруг ледяные иглы пробили на удивление хрупкий родовой щит, а за ним и человека.
Остро, резко запахло кровью.
— Марья, нет! — голос Вещерского потонул в вое огненного шторма.
Затлела солома.
Заискрила.
Василиса встала на четвереньки и мотнула головой. В голове этой гудело пламя и еще сила…
— …Марья…
Голоса доносились издалека, а тот, кто был Василисе нужен, находился рядом. Вот только… сколько места в деннике? Не так и много… а пойди-ка, доползи, особенно если на четвереньках. И встать бы можно, только руки не слушаются.
И ноги тоже.
И ковыляет она… владычица путей заветных… тоже выдумала, глупая, глупая… на запястье золотой браслет, а в руках косточка. И что из того? Надо бы оставить, потому как ни одно, ни другое не способны помочь. А Василиса ползет.
Упрямая.
Всегда такой была. А теперь вот…
Пламя, взвившись под самый потолок, растеклось по нему огненным покрывалом, вцепилось в крышу, в дерево. Жар становился невыносим.
Марья…
Нервничает. И вовсе она не ледяная, а просто… приходится, чтобы силу сдержать. Не удержала, и вот теперь… получилось, как получилось.
— Живой, — сказали Василисе.
И она кивнула, соглашаясь, что да, живой. Пока. И она живая. И… Марья справится. Уляжется пламя, послушное ее слову, и… и все-то будет хорошо.
Наверное.
Если живой.
Задымилась одежда. И волосы тлели… и щит все-таки откликнулся, раскрылся вновь, отрезая их от гудящего пламени, возвращая способность дышать. И верно… Радковские-Кевич — это огонь, а огонь в огне не сгорит… лед — дело другое. Иглы тают, но…
Крови сколько. Не бывает, чтобы в человеке столько крови. Надо… перевязать. И еще заклятье кровеостанавливающее. Ее ведь учили. Давно. Целительская магия — основа основ… так говорил наставник. И Василиса запомнила.
Но только это.
— Погоди, девочка, — на плечи легли мягкие руки. — Дай, Костенька поработает…
Константин Львович больше не выглядел старым. Собственная его сила переливалась, искрилась, и сам-то он казался не наполненным — переполненным ею.
— А он… сможет?
— Сможет, — дрогнувшим голосом пообещала Алтана Александровна. — Если кто и сможет, то он…
— А…
— Целитель Его императорского Величества… бывший, правда, уж давно от дел отошел, только учит. Ну или когда случай особо сложный, тоже берется.
Сложный.
И… и невозможно, чтобы человек выжил, попав под удар ледяной волны.
Боевое заклятье.
Боевое…
И… нельзя о таком думать.
— Туго идет, — Константин Львович мотнул головой и, оглядевшись, велел. — Друг мой, окажите любезность, поделитесь силой.
— Я… некромант, — предупредил Ладислав.
— Вижу. Потому и прошу.
Константин Львович требовательно протянул руку.
— Это… невозможно.
— Поверьте, дорогой, в мире невозможно лишь отговорить женщину, которая все для себя решила. А магия… магия — это ерунда…
Цепкие пальцы сжали запястье, сдавили, раздвигая свежий шрам, отворяя кровь.
— Две силы и вправду не могут соединиться в мертвой материи, а вот живая… чтоб вы знали, наш организм — удивительнейшее творение, и потому…
Василиса закрыла глаза.
Все будет хорошо…
…все… будет.
Хорошо.
Огонь сползал… и появились какие-то люди. Много людей, кто-то попытался тронуть Василису, но она просто скинула чужую руку с плеча. И Алтана Александровна что-то заговорила, то ли оправдываясь, то ли объясняя. Глупости какие. Разве нужно оправдываться за то, что Василиса просто хочет быть рядом.
А она хочет.
Здесь.
И еще потом… и до конца жизни… и когда за руку взяли уже ее, Василиса не стала сопротивляться.
— Прости, девонька, но его на все не хватит, а ты у нас тоже… в некотором роде с той стороны, — сказал Константин Львович, и Василиса кивнула.
Она согласна.
Сила… сила уходила, по капле, понемногу, сперва та, что еще оставалась на дне родника, что хоть как-то роднила Василису с древним и славным родом, потом и другая.
Эту другую вплетали в нити чужой жизни.
Пускай…
— …ей дурно, разве вы не видите? — сухой Марьин голос похож на хлыст.
— Всего-навсего кровь из носу…
— И из ушей тоже!
— Это от перенапряжения, поверьте, никто не станет брать больше, чем надо…
Нет, не берут, она, Василиса, сама отдает, как когда-то отдавала та девушка, которой случилось оказаться весной на берегу проклятого озера.
— …будь ты проклята!
— Да уведите вы эту истеричку, — Марья злится. — И вторую не забудьте… только осторожно. Вещерский, если ты…
Ее беспокойство плотное и тяжелое.
Надо дышать.
Надо успокоиться. Или нет? Василиса спокойна. И цела. А что сила уходит, так ничего страшного. Она ведь и без силы жила.
— …я тебя не прощу.
Грозится.
И гроза эта проносится над Василисой, а на плечах ее невыносимой тяжестью лежат ладони. Василиса запрокидывает голову и взглядом тонет в глазах женщины, имени которой найдется место средь имен других.
— Терпи, девочка, — говорит она.
И пальцы Василисы стискивают кость.
Последнюю.
— Умница…
Мертвое, живое… ветер в ивах… там, в степи, не знают, что такое ивы. И никогда-то руки те не касались гибких желтых ветвей. Никогда не гладили узкие листья, одновременно и жесткие по краю, и гладкие, словно кожаные.
…мертвое…
И живое.
Это одно. Единое. И Ладислав закусывает губу, но не убирает руку с плеча Константина Львовича. Лицо некроманта бело, а губы выделяются на нем лиловым пятном. Будто черники объелся.
Надо будет пирога с черникою испечь, чтобы тесто песочное, тонкое, разламывалось с хрустом, а крем внутри заварной. С лимоном?
Пожалуй, что да.
Для аромату.
Косточка тает. И сила ее наполняет Василису, уходя дальше. Тоже придумали, бомбы делать… она не для того жила, чтобы из костей и бомбы.
Черника ягода особая, она не столь сладка, как малина или клубника, и земляничного душистого аромату не имеет. И косточки внутри многим не по вкусу. Но Василиса чернику любит.
