Книга Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц

Софья Николаевна была более патриотична, однако пугала меня не только разумностью, но и разнузданностью. В постели она орала так, что соседи имели право вызвать полицию. Одного прикосновения к ней хватало, чтобы она тут же превратилась в сексуального монстра. Переходя в иную реальность, она уже ни за что не отвечала. Кусалась, рычала, трепетала ляжками в бесконечном вагинальном оргазме. Я должен был радоваться ее отзывчивости, но в какой-то момент испугался. Она была больна сексом намного больше, чем я. Выяснилось, что я вообще бесчувственный чурбан, пусть она об этом и не говорила вслух. Из нее били струи любви. Она смотрела на них в ужасе и улыбалась. Такому можно только позавидовать.

— Тихо, моя хорошая, — бормотал я, понимая, что работы с ней еще непочатый край. — Надо спать, надо думать о будущем.

— Тебя нужно перевести на все языки мира.

— Да, моя сладкая. Угомонись.

— Я перешлю твои стихи Энтони Хекту и Сьюзен Зонтаг.

— Перешли их Данте Алигьери.

— Возьми меня вот здесь. Делай это пальцами.

Приблизительно в полночь она назвала меня Иосифом. Тут же одернулась, села на подушку и спросила:

— Можно, я буду считать, что трахаюсь с Бродским? С молодым Бродским.

— Можно, моя хорошая. Тебе всё можно.

Через несколько минут она спала как дитя. Я быстро оделся, прошел в прихожую и позвонил Парщикову, который в те дни гостил неподалеку на Манхэттене.

— Спишь? Пойдем погуляем?

Леша был чуткий человек. Ему тоже не спалось. Мы встретились в деловой части города, проехали на метро до Джерси, и я повел его по намеченному маршруту. Либерти-парк. Пустырь. Большое пространство, отражающее небоскребы Манхэттена.

— Что случилось-то? — спрашивал он с характерной своей обаятельностью. — Опять не дали?

— Хуже, Леша. Так дали, что крути педали.

Мы прошли мимо моего дома на Варик-стрит, где не горело ни одно окно. Под ногами щелкали гравий и битое стекло. Тени непонятных строений падали под ноги в свете одиноких фонарей. Железные коробки гаражей с навесными замками гудели пустотой, отзываясь на наши шаги. За колючей проволокой чернело кладбище автомобилей. Машины стояли одна на другой в два-три этажа. В центре двора шеренгой выстроилась очередь тачек на утилизацию. Внутренности в виде пластика и стекла были выпотрошены. Над ними высился мертвый погрузчик, захвативший щипцами ржавый «Фольксваген-жук». Пресс располагался где-то рядом. После обработки разноцветные кубики авто грузили на баржу. За цехами переработки и неосвещенными сторожевыми будками начинался яхт-клуб. Устремленные к небу мачты напоминали о побеге.

— Собрался валить отсюда? — сообразил Парщиков. — Не торопись.

Мы вышли на огромный пустырь, залитый по пояс туманом. Справа темнело заколоченное кирпичное здание Пенсильванской железной дороги, за ним торчала статуя Свободы, увидев которую Леша вздрогнул от неожиданности.

— Куда ты поедешь? — продолжил Леша. — Там тот же совок. Будешь обивать пороги издательств, делать комплименты дурам. Балом там давно правят домохозяйки, сексуальные извращенцы и старики. В поэзии мастеров мало, направлений еще меньше. Пишут на «русском языке для иностранцев», без наречий и идиом, какой-то прибалтийский, что ли. О созвучиях, которые школьники называют рифмой, я и не говорю — нет там такого искусства… При этом никто не ругает авторов за переписывание образов, за банальную риторику.

— Там наш читатель, — сказал я. — Родители. Поклонницы.

— Про поклонниц не знаю, но поэты хорошие есть, — сказал Парщиков. — Обрати внимание на Андрея Таврова. В принципе, стоит поехать из-за него одного. Офигенный метафорист. Головокружительный. Но все равно там ловить нечего.

— Тут что-то кончилось, — сказал я. — Можно уехать в любое другое место. Мне предлагали Средний Запад, Миссури. Я был там. Видел, как бобры строят плотины.

— И что ты будешь делать, когда опишешь бобров? — засмеялся Парщиков. — Начнешь описывать енотов?

— Ты же сам не прижился здесь. К тому же я, похоже, вляпался в дурацкую историю. Ничего страшного не вижу, но проблемы будут.

— Ты все это разгребешь. Я видел — у тебя природные таланты. Тебе нужно общаться со славистами, профессурой, а не с поэтами. Поэты ничего про тебя не напишут, а слависты — могут. Надо вписываться в контекст. Чем быстрее, тем лучше.

— Леша, я преподаю в колледже. Это полная задница. Шоб я так жил.

Мы шли по полю в сторону реки и вдруг обнаружили себя в окружении гигантской гусиной стаи. Осенью канадские гуси улетали в жаркие страны и устраивали такие вот опустошительные остановки в безлюдных местностях материка. Птицы были недовольны нашим вторжением: шипели, вскрикивали, толкались. Один из гусей попытался укусить меня за руку. Парщиков инстинктивно прикрыл пах. Я сделал то же самое.

— Подняться в России тебе никто не даст. Если ты прославишься, то раздавишь прочих, даже этого не заметив. Этого никому не нужно. Законы психологии, брат. Они будут считать тебя космополитом. Недолго — потом привыкнут, но редакции «толстяков» — никогда. Они ведь прежние, советские, такие же злые, чванливые, не привязанные ни к какой эстетике, даже ненавидящие ее, подсознательно ждущие реставрации…

— Мне не так много нужно, Леша.

— Это ты сейчас так говоришь. Законы борьбы доведут тебя до ручки. И это не только психология. Это — естественный отбор, в котором выживают только крысы и тараканы. Ты водкой паленой траванешься, Дыма. Сиди лучше здесь.

Мы осмотрелись и наконец поняли, насколько многочисленна была армия птиц на этом поле. Туловища гусей белели во тьме, но длинные черные шеи с хищными клювами становились невидимы. Мы чувствовали, как они изгибаются, словно пружины, издавая зловещее змеиное шипение. Живая трава, трещотка оборвавшейся магнитофонной ленты, недовольный гул варварских орд. Птицы роптали. Наше вторжение не могло остаться безнаказанным. Стая пришла в движение, раскачиваясь в тумане в произвольно меняющемся ритме. Уловить его, а тем более остановить, было невозможно. Вожак стаи наблюдал за нами издали и управлял этими тварями, как опытный, не знающий компромисса дирижер.

— Нам их не разогнать, — закричал Леша, перекрывая птичий гомон. — Они застолбили это место!

— Ищи какую-нибудь палку, — запричитал я. — Они нас заклюют!

Мы больше не чувствовали твердой земли под ногами. Импульсы птичьей толпы, ее недоброе превосходство и энергия передались нам. Гуси могли повалить нас и разорвать на части. Подхватить на крылья и унести за горизонт.

— К воде они нас не подпустят, — бормотал Парщиков. — Их там еще больше.