Глава 58
— Нет, — сжимаю кулаки еще сильнее.
Опускаю руки, вскидываю вверх голову.
Самый тяжелый. Самый важный разговор в моей жизни. Самый решающий.
— Тогда ради чего, София?
— Я… Не успела тебе сказать, Стас. Я… Я тебя люблю. Люблю одного. С нашей самой первой встречи. Еще тогда, когда ты вытащил меня из того озера. Потому и мужчин раньше у меня не было. Ты… Ты был перед глазами. Никому не могла позволить к себе прикоснуться. Никому. Все их прикосновения были противными. Чужими. И теперь люблю. Люблю еще сильнее. Пока тебя не было, когда в тебя выстрелили, — тогда только и поняла. Не пережила бы, если бы тебя не стало. Все время, хоть ты и там был, с тобой разговаривала. Мысленно. И вслух. Говорила тебе… А теперь я пойду, Стас. Вижу, для тебя это ничего не значит. Но я должна была сказать. Для себя — не для тебя должна была. И это ни к чему тебя не обязывает. Ты прав. Скорее всего, мне лучше уехать. И больше никогда не видеться с тобой. Прощай.
Разворачиваюсь, чтобы уйти.
Как всегда, за последнее время, на максимум выпрямив спину.
Это уже стало привычкой, рефлексом.
Хоть сердце и кровоточит, разрывается на части.
Шаг, другой к двери — и каждый из них — целая вечность.
— Стой!
Его руки обхватываюсь, сжимают тисками.
Прижимает меня к себе одним резким рывком, а я — задыхаюсь.
Молчит.
Челюсти сжаты так, что я, кажется, слышу, как крошатся, трещат его зубы.
Глаза сумасшедшие, до нутра пробирающие — закрыты. Крепко, явно до боли сжаты веки. Так, что я будто сама боль эту чувствую.
И жилка на виске пульсирует. В ней биение сердца на весь дом раздается.
И лицо… Такое, будто больно ему. Где-то внутри, глубоко, до разрывов больно.
И я замираю. Съеживаюсь под его руками, что медвежьей хваткой чуть не крошат мои ребра.
— София… — хрипло. Еде слышно. Рвано. Не открывая глаз.
— Принцесса моя, моя королева…
Распахивает глаза, а там…
Там свечением, серебром, светом немыслимым… Все те слова, что ему, как одержимая, снова и снова повторяла, пока не было его рядом.
Там они все.
Каждое.
И даже больше.
И пронзает этот взгляд. Насквозь пронзает. Кажется, от него звенит все вокруг нас в этом доме.
Заполняет меня по горло, до кончиков пальцев на ногах.
Окутывает.
И все растворяет.
Все прошлое. Всю ненависть. Всю злость.
Весь мир вокруг нас, который больше не имеет никакого значения. Ведь в этом взгляде его невозможном столько…
Сколько я вместить не готова. И мечтать не могла, представить.
— Софи-ия, — так же рвано, хрипом сдавленным, будто горло ему тяжелая рука сжимает.
— Я ведь… Я за это жизнь отдать готов, София. Все глотки на живую зубами перегрызть. За один этот миг. За секунду эту. Сдохнуть прямо сейчас, прямо в ней готов. Ты хоть понимаешь?
Не понимаю. Почти не слышу. Только по нервам каждый звук его слов ураганом бешеным проносится.
Раскаляет. Расплавляет. С ума сводит и током, накалом еще больше обратно возвращается.
И тону. Тону в глазах этих. До самого сердца, до самого нутра пронзают. Вспышками. Пламенем. Ударами в висках звучат его глаза и то, что в них горит. Все те слова, которых так мало… Которым и сотой части всего, что в них плещется, не высказать…
— Скажи. Скажи еще раз. Софи-ия!
— Люблю. Люблю тебя. Стас! Люблю!
Это в каждом ударе сердца. Он ведь чувствует!
— Принцесса-а, — подхватывает на руки, вжимает в себя, — и голова кругом.
Все плывет перед глазами, ничего не вижу.
Впиваюсь в его рубашку пальцами. Кажется, что упаду сейчас. Что рассыплюсь. Разлечусь на кусочки.
Говорят, — горе трудно выдержать?
Оказывается, есть такое счастье, которое захлестывает сильнее всего на свете. От которого на свет смотреть больно. На свет глаз его, которые ослепляют.
Не замечаю, как мы оказываемся в моей спальне.
Как он укладывает меня на постель.
Целуя веки. Пальцы. Ногти.
Лихорадочно и безумно нежно. Так нежно, что щемит сердце.
— Люблю.
Глава 59
Одежда слетает в один миг.
— Безумно, безбожно люблю тебя, моя принцесса!
Лихорадочно покрывает поцелуями.
Веки, лицо, спускаясь вниз.
По шее, по груди скользит губами.
И в каждом прикосновении, в каждом поцелуе это его «люблю» отдается. Жаром безумным под кожу проникает. Обжигает, жалит, заставляет расплавляться.
И кружится. Безумно, бесконечно кружится голова.
И каждый его шепот — как сон, как наваждение. Немыслимое блаженство, в котором нужно еще выдержать и не раствориться до конца.
Потому что обжигает.
Самое сердце обжигает, бьет по венам.
Пронзительно. Нежно. Истомой напитывая всю меня изнутри.
— Люблю. Люблю тебя, Стас, — уже сама не замечаю, как начинаю извиваться под его поцелуями, — все более жадными, более ненасытными и горячими. По животу — вниз.
Поднимает голову, вздрагивая, как от удара.
И замирает.
И глаза его эти. Пьяные. Такие пьяные, что сама от них хмелею, с ума схожу.
И ведет. Так ведет, так насквозь всю этим взглядом простреливает, что пошевелиться, выдохнуть не способна. Цепенеет все внутри. Замираю.
Он прав. Прав. Вот эта секунда, вот этот миг.
Самый важный в жизни, будто и не жила до этого, жизни настоящей, вкуса ее, аромата, хмеля счастья ее не чувствовала.
Прав. За этот миг, за эти глаза его пьяные — не похотью, не страстью, — счастьем и любовью одуряющей, от которой сердце вылетает, — всю жизнь за него стоило б отдать!
Потому что в нем и есть самая концентрация жизни.
— Ста-ас, — выдыхаю, — хрип, рваный крик рвется из горла.
Это не страсть.
Это что-то непередаваемо большее.
Мучительная, до боли, потребность, ощутить его внутри. Слиться с ним в одно. Телом, сердцем, — до костей, до всего внутри, кровью, что в висках стучит, с ним самим смешаться.
Чтобы уже не отделить. Не разорвать. Чтобы навсегда стать целым.
