Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
А когда я был в Испании – Михаил Аркадьевич уже умер, – я вспомнил его рассказ. Мы проезжали по Гренаде, и я попросил шофера остановить машину. Я взял носовой платочек, который был у меня, слава богу, чистый, собрал эту рыжеватую красноватую землю Гренады в платок и привез к нему на могилу. Он похоронен на Ваганьковском. И мы вместе с Ярославом Смеляковым и режиссером и актером театра Ермоловой Семеном Гушанским – они оба тоже были друзья Михаила Аркадьевича большие – вместе соединили гренадскую землю с землей на могиле Светлова. Я исполнил долг перед одним из своих учителей. Теперь вы понимаете, что я чувствовал, когда услышал ответ девочки?
Волков: В том-то и дело, что советских реалий люди уже не знают, не понимают.
Евтушенко: Наши дети в другом обществе уже растут. А ведь когда-то вступление в романе «Ягодные места» я писал как страницы фантастического романа. «Наступит же когда-нибудь момент, – подумал космонавт, – у меня космонавт там был, – когда какой-нибудь лесоруб с той же самой станции Зима, просыпаясь, скажет: „Ну чё, Машка, вот и отпуск уже на носу. Ну, куда мы сейчас подадимся с тобой? Европу мы уже посмотрели! Ну, может, в Китай? Там поближе, говорят, что у них сейчас там поинтереснее…“» Я помню, как Нагибин, который рецензировал эту книгу, смеялся. «Конечно, смешно было читать, как просыпается какой-то сибирский слесарь и думает, куда ему рвануть в отпуск, в какую страну?» А все-таки так случилось…
Волков: Когда об этом вспоминаешь, то чувствуешь себя действительно более оптимистично. Но когда думаешь о том, какой еще длительный путь впереди и насколько он оказался непрямым, а зигзагообразным, то становится немножко печально.
Евтушенко: И тем не менее – я и сам изумляюсь – начали наконец появляться путеводители на русском языке во всех странах. Вот я встретил в Помпеях воронежских ребят. Бедные студенты с рюкзачками, автобус совершенно какой-то облупленный, в котором они ночевали… Я даже им стихи почитал. Понимаете, кто-то ездит за границу, чтобы оттянуться, как говорится. А кто-то приезжает и вольно и невольно сравнивает, делает выводы. И перестает идеализировать заграницу или, наоборот, демонизировать. Всё это постепенно ведет к нормализации положения России в мире. Это, конечно, гигантский шаг. И последствия у него будут, которые нельзя предсказать. Но я убежден, что в целом это скажется очень хорошо.
Прощание с красным флагом
Волков: Одним из главных символических эпизодов, связанных с концом Советского Союза, стал вот этот: 25 декабря 1991 года над Кремлем опустили советский флаг, и вместо него поднялся флаг России. Как вы к этому событию отнеслись и где вы в это время были?
Евтушенко: Я был там. Стояло огромное количество людей. Разных. Молча. Никто не торжествовал, но и не рыдал. Вот когда спускали флаг – некоторые заплакали, это правда. Ну конечно, под этим флагом мы столько лет жили… И я написал стихотворение, в котором попытался сам для себя выяснить, что для меня означал флаг этот, для моего поколения. А потом я поехал в Америку и прочел перед выступлением эти стихи Альберту Тодду. Он сказал: «Очень сильные стихи». Я говорю: «Берт, давай переведем это стихотворение и прочтем сегодня», – мы часто так делали, вместе с ним переводили. «Ну, давай попробуем». Потом прочли – вроде получилось, хотя это всегда очень трудно. И вдруг Тодд мне говорит: «Жень, может, все-таки не стоит их читать?» Я говорю: «Почему?» – «У нас многие могут этого не понять. Я понимаю твои чувства, меня тронуло это стихотворение, но некоторые могут подумать, что ты хочешь возвращения советского флага, коммунистической системы и всего, что с этим было связано. Учти, – говорит, – у вас была американская антипропаганда, у нас была советская антипропаганда, и это отразилось на многих. Они могут неправильно тебя понять, вообразить, что ты сталинист. Кто знает, как люди будут реагировать?» Я говорю: «Давай все-таки попробуем». – «Ну, как хочешь», – сказал он. И я прочел это стихотворение по-английски. Я только начало прочел по-русски, чтобы услышали, как оно по-русски звучит. И вы знаете, поразительно, как его приняли. Очень вдумчиво. Были такие умные аплодисменты… Не бурные, а вот такие думающие. И люди очень внимательно слушали.
После этого мы были в гостях у местного миллионера, бывшего лесоруба, как мне рассказали, self-made man – человека, который «сам себя сделал». И я заметил, что он тоже очень внимательно слушал это стихотворение. И даже аплодировал, я бы сказал, задумчиво. А потом неожиданно попросил прочесть еще раз. «На меня оно произвело сильное впечатление», – сказал мне. Я говорю: «А вы что, были когда-то в молодости коммунистом-идеалистом?» – таких же много было в Америке во времена Великой депрессии. Он сказал: «Нет, я никогда не был коммунистом. И вообще ни в какой партии не был. Я старался сторониться политики». И я прочел еще раз – у него глаза на мокром месте были. Я спросил его: «А почему вас это стихотворение так задевает, если вы никогда не были коммунистом и никогда не сочувствовали коммунистам?» Он сказал: «Мистер Евтушенко, вы немножко недооцениваете этого стихотворения. Оно шире, чем просто стихотворение о красном флаге. Ведь это стихи о неосуществленной мечте. И когда многие люди вам аплодировали сегодня, они, может быть, неосознанно или полуосознанно чувствовали это. Просто они не могли проанализировать до конца, почему это их задевает. Ведь у нас тоже была великая американская мечта. Но если говорить по-честному, разве когда-нибудь какая-нибудь мечта полностью осуществлялась? После стольких революций, после стольких событий! Наверное, никогда… Вот вы помните победу во Второй мировой войне?» Я говорю: «Конечно». – «У нас была знаменитая фотография, где целуется моряк…»
Волков: Американские и советские солдаты на Эльбе?
Евтушенко: Нет-нет, другая знаменитая фотография, где целуется моряк с женщиной. На площади в Нью-Йорке, на Таймс-сквер, после окончания Второй мировой войны. И он говорит: «Ведь тогда казалось, что будет совершенно другая жизнь. А потом была холодная война. И с вами тоже такое произошло, наверное…» Я говорю: «Да, я был в день победы на Красной площади. Помню, как выносили на руках американцев из Кремля, где шел банкет. Нам тоже тогда казалось, что всё волшебно изменится». И он заключил: «У нас была американская мечта. Но разве она свершилась в полной мере, как думали основатели нашей демократии? И потому частично можно понять и вашу боль, вот почему это стихотворение задевает и будет задевать американцев». Я был поражен!
Вот это стихотворение – «Прощание с красным флагом»:
Прощай, наш красный флаг, —С Кремля ты сполз не так,как поднимался ты — пробито, гордо, ловко,под наше «так-растак» на тлеющий рейхстаг,хотя шла и тогда вокруг древка мухлевка.
Прощай, наш красный флаг. Ты был нам брат и враг.Ты был дружком в окопе, надеждой всей Европе,но красной ширмой ты загородил ГУЛАГи стольких бедолаг в тюремной драной робе.
Прощай, наш красный флаг. Ты отдохни, приляг.А мы помянем всех, кто из могил не встанут.Обманутых ты вел на бойню, на помол.Но и тебя помянут — ты был и сам обманут.
Прощай, наш красный флаг. Ты не принес нам благ.Ты – с кровью, и тебя мы с кровью отдираем.Вот почему сейчас не выдрать слез из глаз,так зверски по зрачкам хлестнул ты алым краем.
Прощай, наш красный флаг. К свободе первый шагмы сделали в сердцах по собственному флагуи по самим себе, растоптанным в борьбе.Не растоптать бы вновь «очкарика» Живагу.
Прощай, наш красный флаг. Смотри, наш триколор,Чтоб шулера знамен тобой не мухленули!Неужто и тебе — такой же приговор —чужие и свои шелк выжравшие пули?
Прощай, наш красный флаг… С наивных детских летиграли в красных мы и белых больно били.Мы родились в стране, которой больше нет,но в Атлантиде той мы были, мы любили.Лежит наш красный флаг, в Измайлово в растяг.За доллары его «толкают» наудачу.Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг.Я – не из «коммуняк». Но глажу флаг и плачу.
Вот потому, наверное, и многие люди там, на Красной площади, стояли и плакали…
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
