— Зайди сюда, — позвала меня Рози.
Основываясь на том, чего, по моим представлениям, хотел бы Хадсон, то есть тренируя эмпатию, я старался не входить в его комнату. Исключением стал случай, когда Рози убедила меня взломать его компьютер — этот поступок до сих пор вызывал у меня чувство вины. Сейчас Хадсона дома не было — он отправился в Фэрфилд, в новую квартиру моей матери настраивать подключение к интернету в обмен на карамельное песочное печенье домашнего приготовления.
Я уже стоял в дверях.
— Но я полагал, что мы позволяем Хадсону быть собой, а не пытаемся кроить его по своим меркам.
— Скажи ему, чтобы каждое утро вставал под душ. И купи ему флакон дезодоранта. Но я тебя не для этого сюда позвала. Заходи и посмотри сам.
Мне пришлось лечь на кровать Хадсона, дабы прочесть, что написано на листке бумаги, который он прикрепил к ночному столику:
Бегать каждый день
Поговорить с Бланш
Отмечания ДР
Не говорить о приложении
Никаких срывов
Никто не любит выпендрежников
ПОЧАЩЕ ЗАТЫКАЙСЯ
Рядом со словами «Отмечания ДР» стояло число 8 — и тут же ряд других чисел, зачеркнутых. Вероятно, это было общее количество посещенных мероприятий. Подарки, отнесенные им туда, обошлись нам в триста двадцать долларов, а Хадсону, вероятно, в восемьсот — если провести экстраполяцию на основе того, сколько собственных денег он вложил в приобретение крикетной биты. На второй половине листка был выписан ряд целых положительных чисел, в убывающей последовательности, начиная с 64. Числа больше 23 были вычеркнуты.
Я мгновенно понял, что это такое. В детстве я вел такой же счет — мысленно.
— Количество дней до конца четверти, — пояснил я. — Думаю, он перенял эту идею у Дейва. Когда мы ездили на рыбалку. Дейв отслеживает свой вес и…
— Ладно, ладно, я тебя поняла. — Рози говорила громче, нежели было необходимо, и я почувствовал, что она раздосадована и огорчена. Мною.
Я встал с кровати.
— Как это грустно, — произнесла Рози. — Что мы с ним делаем?
— Речь идет о том, чтобы вписаться в среду, — заметил я. — Мы пытались ему помочь, но Хадсон осознал, что ему нужно взяться за дело самому. Психологи сходятся во мнении, что изменения должны проистекать из личностных обязательств…
— Дон, я кандидат психологических наук. Я не нуждаюсь в лекциях о мотивации. Мне грустно, что ему вообще приходится все это делать. Я его люблю таким, какой он есть.
— Согласен. Я тоже. Но мир — нет. Школьный мир. И значительная часть остального мира.
— Ты ведь тоже так жил, да?
— В молодости. Мало того что я не нравился миру, — я сам себе не нравился. И я хотел измениться.
— Может, ты бы и не хотел — если бы тебя принимали таким, какой ты есть. И теперь у тебя все нормально, правда?
— Разумеется. — Ответ был автоматическим: я был счастлив, что у меня есть Рози, и Хадсон, и бар. Но я счел нужным добавить: — Если не считать того, что я потерял работу и лучшего друга. И почти потерял тебя — после Пренатального буйства. И если не считать страха, что меня обвинят в домогательствах, или в расизме, или в женоненавистничестве, а может быть, полицейские застрелят меня из-за какой-то оплошности.
— Ого, — произнесла Рози. — Прости меня, пожалуйста. Еще раз.
— Ты была причастна лишь к одному из упомянутых инцидентов. Но если Хадсон пытается избегать проблем такого рода, несмотря на то что их причиной, скорее всего, является не он сам, а общество, — нам следует его поддерживать.
— На будущий год Доув пойдет в Святого Бенедикта, — объявил Хадсон. — Это такая спецшкола, но она не только для… интеллектуально неполноценных. Они берут умных ребят, которым трудно полностью раскрыть свой потенциал в обычной школе.
Хадсон пришел в бар в свой обычный день, но его друзья еще не появились.
— Похоже, ты наводил справки, — отметила Рози.
— У мамы Доува нашлась вторая брошюра. Он реально хочет, чтобы я тоже туда пошел.
— Почему именно ты?
— Потому что я с ним сидел за экраном. Мы типа друзья. Да и на самом деле друзья.
— Ты бы хотел посмотреть, как там и что? — спросила Рози. — Поговорить с кем-нибудь из учителей?
— Может быть.
Я был потрясен. Невзирая на то как школа Хадсона сопротивлялась зачислению его в следующий класс, я нимало не сомневался, что его спокойно примет под свое крыло система государственных школ, руководство которых, если верить прессе, не имеет возможности исключать наркодилеров, малолетних бандитов с ножами и начинающих террористов.
К тому же имелись ведь и другие частные учебные заведения. Но спецшкола? Это стало бы окончательным доказательством того, что проект «Хадсон» потерпел фиаско. И казалось, Рози эта идея нравилась.
Когда Хадсон ушел, я поделился с ней своими мыслями. — Мы должны позволить ему туда заглянуть, — отозвалась Рози. — Я не говорю, что ему обязательно захочется туда пойти. Но где бы он ни оказался, у него всегда будут какие-то трудности. Мы же не хотим, чтобы Хадсон думал: есть какое-то место, где ему было бы лучше, но ему не дали возможности посмотреть, каково там.
Барри О’Коннор, директор школы Святого Бенедикта, согласился принять нас в 17:30. Мы выбрали такое время, чтобы Рози не пришлось раньше уходить с работы. Хадсон сопровождал нас.
— Я уверен, что вы отдаете себе отчет: у нас католическая школа, — проговорил Барри (возраст — пятьдесят с чем-то, вес немного за пределами нормы, ИМТ — приблизительно двадцать семь). Рози рассмеялась, словно религиозный уклон школы с самого начала был для нее совершенно очевиден. — Но мы берем детей из любой среды. Насколько я понимаю, у Доува, друга Хадсона, могут иметься еврейские корни.
Барри выдал краткую речь, где подчеркивалось, с каким уважением его школа относится к людскому разнообразию. Это напоминало речь, которую произнесла Директор Бронвин перед зачислением Хадсона, только Барри иллюстрировал свое выступление многочисленными примерами (в некоторых шла речь и об аутизме).
