— Да, у нас была пробоина в трюме.
— А экипаж?
— Утонул. Шлюпки были переполнены и, едва их спустили на воду, как они пошли на дно.
— Ты голоден?
— Уже двенадцать часов, как я съел последний сухарь.
— Эй, боцман Браун, отведите этого беднягу на камбуз.
Боцман, старый морской волк с седой бородой и серьгой в ухе, вытащил изо рта окурок сигары, осторожно засунул его за фуражку и отвел мнимого малайца на камбуз.
Перед Тремаль-Найком поставили полную кастрюлю дымящегося супа, на который он жадно набросился.
— У тебя хороший аппетит, дружок, — сказал боцман, с улыбкой наблюдая за ним.
— У меня пустой желудок. А, кстати, как называется ваш корабль?
— «Корнуэлл».
Тремаль-Найк с удивлением воззрился на морского волка.
— «Корнуэлл»! — вскричал он.
— Тебе не нравится это название?
— Совсем напротив.
— В чем же тогда дело?
— Я помню, что на фрегате, носящем такое имя, служили два индийца, моих приятеля.
— Ну и совпадение! И как их зовут?
— Одного Палаван, а другого Биндур.
— Они здесь, дружок.
— Здесь, на борту?
— Да, на борту.
— Я бы хотел увидеть их. Какая удача! Поверить не могу.
— Сейчас я их тебе пришлю.
Боцман поднялся по трапу и через несколько минут оба индийца предстали перед Тремаль-Найком.
Один был худой и сутулый, как обезьяна; другой коренастый, жилистый, больше похожий на малайца, чем на индийца.
Тремаль-Найк огляделся кругом, чтобы убедиться, что они одни, и протянул руку, показывая им кольцо. Оба индийца покорно склонили головы, показывая, что готовы служить ему.
— Кто ты? — тихо спросили они.
— Посланник Суйод-хана, Сына священных вод Ганга, — вполголоса отвечал Тремаль-Найк.
— Говори, приказывай, наша жизнь принадлежит тебе.
— Нас никто не слышит?
— Никто, — сказал Палаван.
— Где капитан Макферсон?
— В каюте; он еще спит.
— Вы знаете, куда направляется фрегат?
— Этого не знает никто. Капитан Макферсон сказал, что сообщит это, когда прибудем к месту назначения.
— Значит, даже офицеры ничего не знают?
— Абсолютно ничего.
— Ну что ж, значит, со смертью капитана исчезнет и эта тайна.
— Без сомнения. Но мы опасаемся, что фрегат направляется на Раймангал, чтобы напасть на наших братьев.
— Вы не ошибаетесь. Но фрегат не высадит там своих людей.
— Но как?.. Почему?..
— Он взлетит на воздух, прежде чем достигнет острова.
— Если ты прикажешь, мы подожжем порох.
— Когда мы прибудем на Раймангал, по вашим расчетам?
— Ближе к полуночи.
— Сколько человек на борту?
— Около сотни.
— Ну что ж, ближе к полуночи я убью капитана. Потом мы взорвем корабль и попытаемся добраться до берега. Но нужно, чтобы в одиннадцать капитан крепко спал.
— Я подолью ему снотворного в графин с водой, — сказал Палаван.
— А ты сможешь проникнуть в его каюту незаметно?
— Да, я изготовлю отмычку, и дверь будет открыта.
— Хорошо. В одиннадцать приходите ко мне сюда. И принесите какое-нибудь оружие. Действовать нужно тихо, но наверняка.
И Тремаль-Найк снова принялся за еду. Он съел огромный бифштекс, способный насытить трех человек, опустошил одну за другой несколько чашек превосходного джина, потом взял трубку и растянулся на койке, шепча: «Без крайней надобности выходить на палубу не стоит: капитан все-таки может узнать меня».
Он постарался уснуть, но сон не шел — он был слишком взволнован. Множество мыслей беспорядочно теснилось в его голове. Он думал о своей прошлой жизни, о своей обожаемой Аде, о том моменте, когда наконец после стольких мучений, стольких опасностей, он снова увидит ее, он думал о том последнем ударе, который готовился нанести. И снова, как и всякий раз, когда он думал об этом убийстве, какое-то странное, ужасное чувство овладевало его душой. Он и стремился убить капитана, и в то же время боялся это совершить. Макферсон не только не казался ему врагом, в нем даже ощущалось что-то родное. Что это было, Тремаль-Найк не мог сказать, но словно какой-то внутренний голос предостерегал и внушал ему это, сомнениями мучил его.
Он знал, что все равно убьет Макферсона, и в нужный момент рука его не дрогнет, но чем дальше, чем больше казалось, что счастья ему это не принесет.
Так в бессоннице и сомнениях проходил час за часом. Никто не спускался в кубрик к нему, да и он сам не горел желанием появиться на палубе. Оба его сообщника больше не показывались.
Тремаль-Найк начал уже бояться, не случилось ли с ними какого-нибудь несчастья, не раскрыты ли их тайные замыслы.
В восемь часов, когда солнце зашло за горизонт и тьма быстро спустилась на голубые волны залива, Тремаль-Найк, снедаемый тревогой, поднялся по трапу и выглянул на палубу.
Солдаты и матросы столпились на баке, устремив глаза на восток; некоторые вскарабкались на ванты, пристально вглядываясь в горизонт. На корме несколько человек хлопотали возле шлюпок.
Он взглянул на мостик: четверо офицеров прогуливались там, куря и болтая. Капитана Макферсона среди них не было.
Тремаль-Найк вернулся на койку и стал ждать. В кубрике постепенно темнело. Склянки на борту пробили девять; потом десять; и, наконец, одиннадцать. Еще не замолк последний звук, как две тени спустились по трапу.
— Поторопись, — сказал один из них быстрым шепотом. — Нельзя терять ни минуты: уже показался Раймангал.
Тремаль-Найк узнал обоих своих сообщников.
— А капитан? — еле слышно спросил он.
— Спит, — ответил Биндур. — Он выпил наркотик.
— Пошли, — сказал Тремаль-Найк, и голос его задрожал. Во рту у него пересохло, его всего трясло.
Палаван открыл дверь в узкий темный коридор и, пройдя несколько трюмных помещений, остановился перед трапом, ведущим в каюту капитана.
— У вас хватит решимости? — спросил Тремаль-Найк.
— Мы предаем нашу жизнь в руки богини Кали.
— Вы боитесь?
— Мы не знаем, что такое страх.
— Тогда слушайте меня.
Оба туга приблизились с решительными лицами.
— Я сейчас убью капитана, — сказал он, преодолевая никогда доселе не испытанную им дрожь. — А ты, Биндур, спустишься в пороховой погреб и оставишь там горящий фитиль.
